«Если Петр написал письмо в показанное число, в Шлиссельбурге, то зачем не послал его тотчас к сыну? Зачем держал 16 дней, воротясь в Петербург? — читаем далее у М. П. Погодина. — Рождение внука должно б было изменить решение: если сын провинился, то новорожденный внук получал неотъемлемое право на престол!
Зачем бы определять именно число? Пролежало оно 16 дней в кармане, для чего же напоминать о том, для чего напирать, что письмо писано за 16 дней. Ясно, что была какая-то задняя мысль. Она видна и в подстрочном примечании к печатному розыскному делу: «Понеже писано то письмо до рождения царевича Петра Петровича за 18 дней, и тако в то время был он царевич Алексей Петрович один»…
Во всем этом действии нельзя не видеть черного плана, сметанного, в тревоге, белыми нитками».
Прервем чтение исследования М. П. Погодина. Приглядимся к событиям.
Петр Алексеевич холоден к своей первой жене. Возможно, за делами и новой любовью забыл ее вовсе. Сын на стороне матери. Разве всякий сын, видя поражение и унижение матери, не встает на ее сторону? Даже питая уважение к отцу. Не станет ли он искать возможности облегчить состояние матери своими действиями? Явно сложными станут его отношения с отцом. Как определить свое отношение к нему? Можно ли простить унижение матери? Увлечение новой женщиной? Какое смятение в душе испытывает сын, глядя, как место матери занимает другая, чужая женщина! А она, новая супруга, не станет ли ревниво наблюдать за отношениями мужа к сыну, к прежней семье. Разве не оправданно возникновение неприязни и вражды между мачехой и пасынком (при жизни матери)? Разве не потенциального врага видит женщина в пасынке (если учесть, что разница в возрасте между ними не так уж и велика)? Ясно, что мачеха (при живой первой жене) будет ревностно относиться к мужу, ревностно наблюдать за отношением его к сыну, к прежней семье…
Алексей — человек со сложившимся характером, взглядами, и за его спиной определенный круг людей. На его стороне древний российский закон о престолонаследии. Что станет с ней, Екатериной, лишись она неожиданно мужа? На чьей стороне закон? Ясно, что не на ее. Выходит, прощай власть, прощай та жизнь, в которую с трудом верилось и к какой так стремилась она! Шаткое положение у нее станет в случае кончины мужа. Шатким станет оно и у ее сторонников. Как же выйти из ситуации? Можно ли выйти из нее? Вот если бы не было Алексея… Царевич Алексей Петрович… К отцу тянется, а отношения-то между ними сложные. С характером наследник, норовит свое в жизни утвердить, отцу подчас напротив. А если столкнуть их? Сыграть на этом?
Кому первому пришла эта мысль — ей ли или кому-то из ее партии? Не будем судить о том.
«Верно, он возымел желание предоставить престол детям от любезной своей Екатерины, — пишет М. П. Погодин. — Екатерина, равно как и Меншиков, коих судьба подвергалась бы ежеминутной опасности, в случае смерти царя, старались, разумеется, всеми силами питать эту мысль, пользуясь неосторожными выходками царевича. Они переносили Петру все его слова, толковали всякое движение в кривую сторону, раздражая Петра более и более. И вот, лукавая совесть человеческая вместе с сильным умом, началаподбиратьдостаточные причины, убеждать в необходимости действия, оправдывать всякие меры, она пугала прошедшим, искажала настоящее, украшала будущее, — и Петр решился! Он решился, и уже, разумеется, ничто не могло мешать ему при его железной воле, пред которою пало столько препятствий. Погибель несчастного царевича была определена…»
Возможно, мысль о лишении царевича наследования престола возникла давно. Однако пока у того не было детей, вопрос этот как бы повисал в воздухе. Но вот у царевича рождается дочь Наталья и невестка скоро вновь в положении. Пора приступать к действию. Если она родит внука, то Петр, даже если он найдет причины лишить Алексея престола, вынужден будет предоставить престол новорожденному. Но Екатерина сама на сносях! А если царица родит сына? Внук Петров не должен быть на престоле!
Как же быть? Как выйти из положения? И вот является письмо, писанное будто бы за день до рождения внука.
«Так начинается комедия, которая должна была разыграться страшной трагедией, — пишет историк, — беспримерной в летописях государств и народов, от которой содрогается сердце и приходит в недоумение рассудок.
Письмо — это обвинительный акт, на который предполагалось сослаться впоследствии. Оно отдано в публике, чтоб приготовить заблаговременно свидетелей.
Оно надписано числом накануне рождения у царевича сына, ибо, по рождении этого внука, нельзя было не упомянуть об нем, нельзя грозить вполне о лишении наследства, когда явился еще новый полноправный наследник.
Письмо отдано, и на другой день рождается у самого царя сын. Какую тревожную ночь провели Петр и Екатерина в ожидании этого дорогого гостя, как билось у них сердце при всяком ощущении. Какова радость должна была быть у них при первом крике этого младенца, который приводил их торжественно к цели, и увенчивал все тяжелое темное дело».
Почему же письмо датировано 11 октября? Будь оно означено одним из последующих чисел, было бы явно, что он рассердился за рождение наследника у сына. И надо было поспешать царю, роди Екатерина сына, дело приняло бы такой оборот, что он уничтожает Алексея потому, что у него самого сын родился от любимой жены, и он уже не смог бы сказать — «лучше будь чужой добрый, чем. свой непотребный».
«Если бы Петр, — говорит один из русских историков прошлого столетия, — не имел намерения лишить внука престола, зачем же было давать сыну такое письмо, которое, будто бы, написано до рождения внука». (Позже Алексей откажется от престола за себя и за сына.)
В угнетенном состоянии Алексей решил обратиться к Кикину, посоветоваться с ним.
Трудно с мыслями собраться. Отец впервые при всех высказал свою неприязнь сыну.
Письмо писано не отцом — это ясно. Царевич хорошо знал нрав отца и его отрывистость в письмах. Здесь писал кто-то другой. Все шло будто по какому-то плану, кем-то начертанному.
В последнее время отец не поручал ему дел, словно не хотел, чтобы царевич «снискивал» добрую славу. А Меншиков делал все, чтобы наследник запил.
Письмо Алексей перечитал несколько раз.
«В нерадении к делу военному обвиняет, — думалось царевичу. — Да разве можно человека обвинять в его неприязни к войне? Преступление ли это? Пишет: сколько лет не говорю с тобой. И сие ложь. После женитьбы три года я в разъездах, по его повелению. Не его ли поручения выполнял? И он доволен был действиями моими. А ныне выясняется, ни к чему не пригоден я?! Да если бы хотел дело поправить, так ли поступил бы? Мог бы, к примеру, приставить людей, чтоб напоминали сыну о деле, понуждали его. Только отец не об том думает, не надобно ему этого».
Своими мыслями Алексей поделился с Кикиным.
— Тебе покой будет, как ты от всего отстанешь, — говорил тот. — Отрекись, чтоб отца успокоить. Я ведаю, что тебе не снести за слабостью своей, а напрасно ты не отъехал, да уж того взять негде.
— Волен Бог да корона, — изрек Вяземский, — лишь бы покой был.
