— Кто?
— Он! — ойкает Машка, окончательно пригрев-шаяся у меня за спиной.
— Это он, — одновременно указывают на меня Садовник и генерал.
— Определенно лейтенант кашу заварил, — сокрушается капитан Угробов, пряча зенки наглые, и, чуть подумав, добавляет: — Уволим как не оправдавшего высокое звание российского милиционера.
Одна старуха из музея художественного ничего не говорит. Впервые столкнувшись с Безголовым, в транс вошла и выходить не собирается.
Всадник лошадку на меня повернул, чуть грудиной, в бляхах железных, не толкнул. Еще ниже с седла свешивается, даже шея с чернотой на месте среза виднеется. — Кто?
У каждого старшего лейтенанта в жизни бывает мгновение, когда он должен решиться — или сейчас, или никогда. Все остальное не важно. Причина не важна, цель не важна и даже последствия не имеют никакого смысла. Главное — решиться и правильно ответить судьбе.
За что ж наказание такое? Как что — опять Пономарев. Ну и что с того, что я из “Пи”? Ну да, я первым Безголовому в подземном переходе претензии от закона предъявил. И первым его в самолете на месте преступления застал. Что с того? Вокруг меня столько хороших людей, почему все сваливается на молодого лейтенанта?
Постой-ка, Пономарев. Почему обязательно убивать? А если все как раз наоборот? Ведь Безголовый появился не во время сражения, а под занавес прибыл. Одновременно с трупами, такими же, как и он, без отдельно взятой части тела. А ведь нам хорошо известно, каким таким способом появились в городе мертвяки. Охотники виноваты. Возможно, товарищ как раз беспокоится по этому поводу? Может такое быть, я тебя, старший лейтенант Пономарев, спрашиваю? Может! — Кто?
От Безголового веет таким холодом, что ноги мои становятся по колено ледяными. Гляжу вниз, и правда, закованы в лед мои ноженьки. Вот такое недоразумение неприятное получается.
А если беспокоится, стало быть, гражданин имеет стопроцентное алиби. На момент первых трупов в городе никто из сотрудников правоохранительных органов не отметил в рапортах подозрительную личность на конике.
— Кто?
Ноги, черт с ними. А вот по пояс ледяным быть нехорошо. Отогреюсь ли потом — неизвестно. И как заморозка на важные органы чувств повлияет? Не о том думаешь, Лешка. Если у товарища алиби, значит, он к делу о серийном убийстве непричастен. Следовательно, вывод такой…
— Кто?
— Ох! — Машка за спиной пытается до меня достучаться, но не получается. Чувствую, как напарница кулаками по мерзлой спине колотит, со всей силой колотит, а повернуться к ней и попросить, чтобы не волновалась напарница, не могу. Шея тоже в ледяном ошейнике.
— Это они все… — слова, словно комки снежные, в горло протискиваются со скрежетом пломбирным. — Они, эти… Охотнички. За тобой стоят, на тебя, безобразного, глядят. — Чувствую, как потеплело в шее да и в груди подтаяло слегка. — Ждут, когда ты, образина безликая, души невинные погубишь.
Безголовый положением туловища передает, как велико его внимание.
— Давай, убивай нас, …, — Машка колотить не перестает, оттого все слова главные не слышатся. — Порадуй агрессора виртуального. Сначала они кровавый след из трупов обезглавленных в городе оставили, потом на нас все стрелки перевели. Понимаешь меня, … непропорциональная. Машка, не стучи, я ж с человеком разговариваю.
Безголовый на черном коне разворачивается в сторону Охотников. Те, чувствуется, сильно волнуются.
— Они, лейтенант?
Если в званиях разбирается, значит, не совсем совесть потеряна. Значит, есть еще надежда человека спасти, под статью не подвести.
— Гадом последним буду! — Это меня Машка научила гадом последним клясться. — С той стороны приходят и трупы штабелями кладут. Разберись, а? А капитан Угробов за это грамоту выпишет. С гербом и печатями.
Грамота Безголового и добивает. От такой радости ни один нормальный человек не отказывается. Хоть с головой, хоть без нее.
— Здесь жди, лейтенант, — прошептало в ухе. Может, и не в самом ухе, а где поглубже, но впечатление такое было, что Безголовый рядышком стоит. — Я еще вернусь.
Поднимается на дыбы черный конь. Грохочут, вороний крик заглушая, на узде железные бляхи. Плащ черный на ветру ледяном развевается даже лучше, чем знамя наше.
— А зачем возвращаться? — совершенно некстати высовывается Машка.
— Я всегда возвращаюсь, — коротко и доступно объясняет Безголовый, пришпоривает черными шпорами бока черного коня и бросается на отряды Охотников.
Должен признать — я ничего не вижу. Вытягиваю шею в надежде полюбоваться массовым истреблением виртуальных завоевателей, но это усилие оказывается напрасным. Проходит миг, и перед холмом, над которым продолжает гордо реять порванная штора, олицетворяющая свободу и независимость нашего района, все кончено. Даже неинтересно. Несколько тысяч Охотников лежат на снегу, повергнутые, как бы сказать, чтобы товарища на лошадке не обидеть, могучей десницей безголового богатыря.
Рисованные тела до самого горизонта. Точнее, до самого края городской свалки. Между сугробами лениво прохаживаются гниющие трупы из партии исчезнувших мертвяков и добивают тех, кто нечаянно избежал гибели от почетного гражданина нашего города товарища Безголового. А сам он, в черных одеяниях, в черном плаще, на черной лошадке, но все так же без головы, стоит посредине всего этого безобразия и равнодушно очищает свою саблю о разорванную шинель товарища генерала.
— Сильно! — Капитан Угробов наконец раскуривает сигарету и высасывает ее за один заход.
— Помню, в гражданскую подобный случай имел место… — заводится генерал, расстроенный потерей шинели. На генерала все шикают, и старик обиженно замолкает.
— Ну и кто он после этого? — Баобабова одна задает нужный вопрос.
Все смущенно молчат. Даже Садовник, который больше всех знает и которому больше всех нужно.
— Сейчас вернется и все объяснит.
— Все у вас, лейтенант, просто, — морщится Садовник, приобретая нормальный, незаметный цвет лица. — А я предлагаю, не спеша, но быстро, покинуть данную местность, чтобы не оказаться следующими жертвами странного объекта на четвероногом скакуне неизвестной породы.
— Не могу. У меня ноги.
Машка склоняется к моим ледяным башмакам, пытается отколупать замороженные ступни:
— Бесперспективняк. Если хочешь, могу обломать их по колено. Остальное на себе потащу. — Не успеем. Нам и в самом деле не успеть. Безголовый во всю прыть мчится к нам. Впереди коня снежный вихрь, под копытами красные брызги, над головой солнце сверкает. Красиво скачет, нечего сказать. Тормозит еще эффектнее. Коняка, упершись передними копытами, слегка идет юзом, так что всадник точно вписывается боком в расстояние между мной, обмороженным, и генералом, который прячет на всякий случай раскромсанную папаху.
