Проведя последнюю инспекцию – все ли в порядке в детской, – я накрыла в гостиной стол и поставила на небольшой круглый столик вазу, куда собиралась поместить букет чайных роз, которые Гортензия мне дарила в каждый свой приход. Сняла со стены, как я это делала всегда, когда ждала дочь, рамку с разбитым стеклом и фотографией, спрятав ее в детской комнате. Потом приготовила завтрак. И наконец уселась возле окна и стала ждать Гортензию. И когда заметила пробиравшуюся сквозь толпу изящную фигурку в легком платье, почувствовала себя невероятно счастливой.
Почему в последний момент машина дала задний ход? Ведь я так тщательно все рассчитала, столько мечтала о блаженстве, которое ждало нас обеих.
Но тогда у меня вдруг мелькнула мысль: я готова, а вот она – нет. За завтраком у дочери вырвалось несколько фраз, которые меня смутили, посеяли сомнение.
Поэтому я почти с облегчением проводила ее взглядом из окна, увидев, что она вышла из здания и быстрым шагом направилась вверх по улице Мучеников.
Отныне время работало на меня. Во вторник я не появлюсь в ресторане. Приду лишь в среду. Пусть подождет.
«Имей терпение», – всегда говорила мне Изабелла.
Обязательно сегодня же ей позвоню. Ведь она постоянно призывала меня к осторожности, советовала не спешить и не открывать тайны раньше срока. Как же она была права, моя бесценная подруга! Мне нужно было непременно ей об этом сказать.
26
София
Если бы дочь не остановилась перед обувной лавкой, что неподалеку от моего дома, ничего бы этого не случилось.
В такие магазины у нас ходит лишь молодежь квартала, там все сто́ит не меньше восьмидесяти евро, что ее, по-видимому, нисколько не останавливает. В лавке всегда полно народу, похоже, сейчас нет ничего проще, чем разбогатеть, продавая за бешеные деньги вот такую обувь, которая развалится после первого же дождя. Давно миновали времена, когда пара обуви могла прослужить тебе несколько сезонов. Признаюсь, с годами меня все больше тяготит наше общество потребления, в котором, очевидно, моя дочь чувствует себя как рыба в воде. В будущем я приложу все усилия, чтобы сформировать у нее понятие об истинных ценностях.
Взять хотя бы нашу улицу Мучеников – ведь она меняется год от года, теперь ее наводняют десятки молодых парочек с детьми, и особенно с их чертовыми колясками. Раньше, когда я прогуливала в коляске Гортензию, я следила, чтобы никого не задеть, а уж тем более стариков, которые чувствовали себя здесь вполне комфортно. Теперь же улица полностью принадлежит молодым и их горланящему потомству.
– Нужно идти в ногу со временем, – часто говорила мне Изабелла, – ты чересчур старомодна.
Выглянув из окна, я наблюдала за дочерью, остановившейся перед витриной обувной лавки. В прошлую субботу, когда я провожала ее до метро, она показала мне пару туфелек, серебристых балеток, которые, честно скажу, я нашла некрасивыми и, судя по виду, неудобными. Но я притворилась, что пришла в восторг, не желая ее огорчать.
– Как же они тебе пойдут, дорогая!
Эти самые балетки были в тренде, однако стоили дорого, объяснила мне Гортензия. Нет, она сказала по-другому: «стоят сумасшедших денег» – еще одно из новомодных выражений. Но ведь и правда, смешно покупать туфли за сто двадцать евро, которые и сезона-то не прослужат.
И все же Гортензия затащила меня в лавку. Продавщица, разумеется, нашла, что они замечательно на ней смотрятся. Нажав на носок туфельки, как это делают маленьким девочкам, она сначала возгласила: «Как раз ваш размер!», а после поинтересовалась сладким голоском: «Ну что, будете брать?»
– Пока не решила, я подумаю, – ответила Гортензия.
Продавщица настаивать не стала. «Подумаю» означало «не буду покупать», уж она-то клиентуру знает. Молча взяв туфли, продавщица уложила их в коробку, забыв о своей медовой любезности. Мы только зря отняли у нее время. Я почти физически ощутила ее мысль: «Если нет денег, нечего ходить в такие магазины, как наш». С тех пор каждый раз, когда я проходила мимо обувной лавки, я испепеляла взглядом эту нахалку, которая мнила о себе неизвестно что, а на деле была лишь жалкой торговкой.
– Они для меня слишком дорогие, – вздохнула Гортензия, когда мы вышли из магазина.
С какой радостью я бы ей их подарила! Средств у меня было достаточно: в министерстве я получала ежемесячно две тысячи шестьсот пятьдесят два евро, а какие у меня могли быть траты? Но, во-первых, цена действительно была неимоверно завышена, а во-вторых, не сочтет ли дочь странным, что я делаю ей такой подарок? Нет, не пришло еще время баловать ее, как в детстве. И я просто пошутила: пусть, мол, наберется терпения и дождется распродажи. Увидев, как помрачнело ее личико, я вдруг подумала, а не ждала ли она от меня совсем других слов: «Давай-ка я тебе их подарю»?
Мы молча продолжили путь к метро. На этот раз наше прощание перед входом к станции «Анвер» было менее сердечным, чем обычно.
И тут у меня возникло сомнение: так ли уж бескорыстен ее интерес ко мне? Неужели Гортензию, как в свое время и ее дерьмового отца, привлекали во мне только деньги?
Нет, самое время было все ей открыть и покончить с этой игрой в прятки. Когда она узнает правду, история с балетками мгновенно забудется. Наша любовь будет взаимной, нерасторжимой. Целую неделю я провела, мысленно наслаждаясь этой прекрасной перспективой.
Но мне совсем не понравилось, когда Гортензия недавно произнесла слово «мама», говоря о бразильской девице!
Я – единственная, кому по праву принадлежит этот титул.
Сегодня я даже не предложила проводить ее до метро. Словно кошка между нами пробежала, и у меня не было ни малейшего желания идти ее провожать.
Я знала, что легко могла бы развеять свои сомнения, просто купив ей эти проклятые туфли. И тогда стало бы ясно…
С моего наблюдательного поста я видела, как она колебалась какое-то время, несомненно, со сладострастием взирая на чертовы балетки, потом все же решилась и вошла. Через несколько минут она появилась снова, уже в серебристых туфельках. Я была слегка разочарована: не думала я, что моя дочь настолько расточительна и безрассудна! Уж эти качества точно не от меня. Они передались ей от Сильвена – тот всегда был готов промотать чужие денежки.
И тут меня осенила новая мысль. Несмотря на страшную жару, я схватила плащ, висевший на вешалке при входе, – он должен был послужить мне камуфляжем, ибо неизвестно, как далеко меня могла завести очередная блажь.
Я решила проследить за дочерью. Мне просто необходимо было узнать, куда она дальше пойдет. Ведь я ничуть ей не поверила, когда речь зашла о встрече с возлюбленным. Иначе Гортензия обязательно заговорила бы о нем, но вместо этого с уст ее не сходили панегирики в адрес отца. С первых минут нашего знакомства я поняла, что личная жизнь моей дочери – безжизненная пустыня, и виноват в этом только он, Сильвен.
