– В моем возрасте всегда что-нибудь болит, не забывай, что мне пятьдесят один год.
– Разве это старость? Вы еще молоды.
Улыбка сошла с ее лица.
– Ну, раз ты говоришь… – затем после недолгой паузы добавила, как бы беседуя сама с собой: – Пятьдесят один год, прожитый впустую, если не считать…
Фраза повисла в воздухе. Закончит она ее, в конце концов?
– Если не считать, что? Расскажите, пожалуйста!
– Если не считать…
В словах Софии было столько горечи, что внезапно воздух словно зарядился ее болью, и меня накрыла волна сострадания к этой женщине с невидимыми миру ранами. Несмотря на всю мою настороженность, я почти забыла о вопросах, мучивших меня уже неделю. Горе Софии сделалось моим горем.
Не желая упускать этот момент, я взяла Софию за руку и нежно ее погладила. Она опустила глаза, и я чуть не разрыдалась. Заговорила я с необычайной мягкостью в надежде ее поддержать:
– Нет ничего прекраснее жизни, – изрекла я очередную банальность. – Всегда повторяю это себе, когда теряю самообладание.
– Мою жизнь вряд ли назовешь прекрасной.
Встав из-за стола, я подошла и обняла ее. София прижалась ко мне, теперь уже рыдала она.
– Не плачьте, пожалуйста! – Все, что я могла сказать.
Через мгновение она высвободилась из моих объятий, вытерла мокрые от слез щеки обшлагом рукава.
– Давай доедим курицу, а то совсем остынет.
– Вы в порядке?
– Ну конечно, в порядке. Извини, накатило что-то, и я расчувствовалась. Видишь, все уже прошло.
София смахнула последнюю слезинку и широко улыбнулась.
– Я в отличной форме, не волнуйся, – проговорила она.
Я снова села и взялась за куриную ножку. Но я не собиралась на этом успокаиваться, особенно в столь подходящий момент.
– Вы были когда-нибудь замужем?
– Какая же ты любопытная, Эмманюэль! Нет, никогда. – Потом бросила на меня лукавый взгляд: – Но в моей жизни были мужчины, ведь я тоже была молодой!
Не знаю почему, но я ей не поверила, и смешок Софии показался мне притворным. Однако стоило поддержать игру, может, она пустится в откровения? Я слишком уж мало о ней знала.
– Значит, вы были еще та шалунья?
– Не стоит преувеличивать.
– Могу дать голову на отсечение, что да! И у вас никогда не было детей?
София спокойно ответила, словно этот вопрос не имел большого значения:
– Была дочь, но она исчезла.
– Исчезла? Что вы хотите сказать?
– Умерла.
– Умерла?! – невольно вырвалось у меня.
– Все это было очень давно. Такова жизнь. Давай поговорим о чем-нибудь другом…
У меня все похолодело внутри от признания Софии, я чувствовала себя раздавленной. Однако я продолжила:
– Но ведь это ужасно! Сколько вам, наверное, пришлось страдать.
Наступила тишина. Потом я тихонько спросила:
– Как ее звали?
– Тебе действительно интересно?
– Конечно.
– Гортензией, любопытная девочка.
– Гортензия… Красивое имя.
Я потянулась к ней, чтобы снова взять ее руку, разузнать подробности страшной трагедии. Но София отшатнулась и встала с места.
– Не хочу сегодня об этом вспоминать. Ради бога, не будем портить себе такой замечательный день. Когда же ты доешь свою курицу? Уверена, она совсем холодная.
С трудом заставила я себя проглотить еще кусочек. Признание Софии полностью отбило у меня аппетит.
– Да нет, все отлично, она еще теплая.
– На десерт у нас фруктовый салат, но у меня осталось немного фисташкового мороженого. Что предпочитаешь?
Я выдавила из себя улыбку.
– Фруктовый салат, я его обожаю.
София выбором осталась довольна.
– Он превосходно мне удался, вот увидишь. Я добавила туда листики свежей мяты.
Она снова замкнулась в себе, и я поняла, что сегодня уже ничего от нее не добьюсь, она и так много сказала. В следующий раз, возможно, она еще что-нибудь мне откроет. Вспомнив о запертой комнате, я подумала, что наконец-то ее тайна раскрылась: в ней хранились воспоминания об умершем ребенке Софии и ее прошлой жизни, полной страданий.
Вот о чем я размышляла, пока София, что-то мурлыча себе под нос, готовила нам кофе. И я могу поклясться, что напевала она детскую считалочку.
34
Гортензия
После кофе все пошло наперекосяк.
Все испортилось.
Мы допивали по первой чашке, и София спросила, хочу ли я вторую. Я согласилась. Надо сказать, ее песочное печенье и кофе – божественное сочетание. София покупает их в пятнадцатом округе. «Для тебя я еду через весь Париж», – обычно говорит она, когда раскладывает их на блюдечке жьенского фарфора возле моей чашки. За исключением последней субботы, каждый раз я уношу пакетик с собой, «маленький недельный запас», как она шутливо замечает.
Преодолев тяжелый момент, когда она рассказала о смерти дочери, мы закончили завтрак очень приятно, болтая о том о сем. Вернее, главным образом обо мне. Софию интересовало буквально все, и притом у нее был уникальный дар раскручивать собеседника, вызывая его на откровенность. И я почти добровольно сообщила ей размер своей зарплаты, выдуманные имена последних любовников (имя Сатурнен привело ее в восторг, «еще тот, наверное, бабник был твой дружок?»), но потом, как всегда, разговор перешел на мою жизнь с отцом.
София спросила, как бы между прочим:
– А та женщина, подруга отца, о которой ты говорила, какая она?
– Вполне симпатичная, но я редко с ней вижусь.
Ответила я кратко, потому что не хотела о ней говорить. Но София не унималась.
– И это все? Ты не из болтливых, дочка. Красивая? Сколько ей лет?
– Раньше подружки бывали моложе. За пятьдесят, но она отлично сохранилась, надо признать. Расцвет осени, как говорят, – пикантная, с хорошими манерами, всегда прекрасно одетая. Очень привлекательная, хотя и, на мой вкус, слишком увлекается косметикой.
– Похоже, ты ее недолюбливаешь.
– Вовсе нет.
– Маленькая лгунья! – с улыбкой произнесла она.
У Софии хорошо работает интуиция, она права – мне с трудом удается скрывать неприязнь к Изабелле.
– Как ее зовут?
– Изабелла.
– Ах, да, вспомнила. А дальше?
Тон у нее был наигранно-непринужденный, в словах чувствовалась фальшь.
