Но потом желание обзавестись потомством вернулось. Отъезды Сильвена давили на меня тяжким грузом. Когда появится ребенок, ему придется чаще бывать дома, и тогда нас уже ничто не разлучит.
Да, говорила я себе, лежа в кроватке дочери и лаская ее уже истрепанного от моих прикосновений медвежонка, да, признаюсь – если я и захотела Гортензию, то прежде всего потому, что надеялась его удержать. Отец не сможет отказаться от собственного ребенка, я была в этом убеждена.
И ничего не сказав Сильвену, я перестала принимать противозачаточные.
Как же я обрадовалась, когда мой гинеколог подтвердил, что я скоро стану мамой! Я улыбалась, на глазах выступили слезы – отныне Сильвен мне принадлежал полностью. На всю жизнь он мой – благодаря этому зародышу, подраставшему в моем животе. В душе я ликовала, но продолжала хранить тайну, никого в нее не посвящая.
Врач спросил тогда, кто же он, счастливый папа? Думаю, в таких случаях именно это и принято спрашивать. Я ответила:
– Человек, которого я люблю.
– Так это замечательно! – воскликнул доктор. – А он тоже вас любит?
– Разумеется, – с апломбом проговорила я.
Закрыв глаза и прислушиваясь к тому, что происходило у меня внутри, я продолжила наслаждаться своим счастьем. У меня возникло безумное желание побежать к Сильвену и все ему рассказать, так сильно мне захотелось, чтобы человек, которого я любила больше всего на свете, разделил мою радость. Но я все-таки опасалась его реакции. Боялась, что он меня бросит. И не знаю точно, от чего, у меня порой перехватывало дыхание – от радости ли, что я беременна, или от этой смутной перспективы.
Поняла я это гораздо позже: причиной боязни открыться Сильвену было то, что в глубине души я уже знала, что он меня отвергнет. И я, сколько могла, отодвигала этот крах, ведь каждый лишний день его неведения был днем, когда он мне еще принадлежал.
Неожиданно зазвонил домофон, вырвав меня из вязкого облака воспоминаний. Сегодня вечером я отомщу за свое прошлое, каждое его мгновение.
Мне даже не пришлось смотреть на экран – я знала, кто звонил.
– Я жду внизу, скажите мне код.
– 73А89.
Времени мне как раз хватило на то, чтобы войти в свою спальню и надеть нижнее белье. Но я осталась в шелковом пеньюаре.
Когда лифт остановился на моем этаже, я уже была у двери. Прежде чем Гортензия успела постучать, я ее открыла.
45
Гортензия
Не успела я выйти из тесной кабинки лифта, как дверь распахнулась и на пороге я увидела Софию. Вид ее меня поразил – она была в старом шелковом пеньюаре. Со словами «входи, я тебя ждала» София посторонилась, давая мне пройти. Стараясь не касаться ее и не притронувшись к подставленной для поцелуя щеке, я прошла в гостиную. До меня донесся звук закрываемой на ключ двери, чего она никогда не делала во время прежних визитов. Тогда я вдруг осознала, что заперта с ней один на один в квартире. Кто знает, может, она была опасна?
Главное, чтобы она ничего не заподозрила, твердила я себе, пока она шла от входной двери до гостиной.
– Сегодня ты меня не поцелуешь?
– Конечно же, София!
От прикосновения к дряблой коже во мне поднялась волна отвращения. И как это я могла к ней так привязаться?
– Ты промокла до нитки, только взгляни на юбку! – воскликнула она. – Переоденешься?
– Да нет, и так сойдет.
– Простудишься.
– Говорю же, нет!
– Будь по-твоему.
Дрожащим голосом, выдавшим волнение, голосом, который я уже успела возненавидеть, София произнесла:
– Ты сегодня что-то не в своей тарелке, дочка. – Потом, после секундной паузы, окинув меня взглядом, добавила: – Давай приготовлю тебе что-нибудь горячее? В такую погоду всем не по себе…
– Чай у тебя есть?
– Моя девочка говорит мне «ты»? – улыбнулась она. – Это звучит гораздо лучше!
Впервые за время нашего знакомства я сказала ей «ты». Получилось само собой. София продолжила:
– У меня есть чай «Эрл грей» и печенье. Расслабься немного, я мигом приготовлю.
Я устроилась напротив кухни, в которой скрылась София, и услышала позвякивание ключей. Интересно, где она их прятала? Вскоре она вернулась, держа поднос с единственной чашкой.
– Вот твой чай, заварила, как любишь, – сообщила она.
Пеньюар на Софии был совсем изношенным и порванным в нескольких местах. Один из карманов разошелся по шву, и я, увидев розовевшую сквозь прореху кожу, догадалась, что надет он был прямо на голое тело. Зато мокрые седые волосы были аккуратно зачесаны назад; на шее до сих пор поблескивали капельки влаги.
Заметив, что я ее разглядываю, София произнесла:
– Под дождем я совсем продрогла и приняла горячий душ, это безумное удовольствие.
Она улыбнулась. Как я ненавидела эту ее притворно-благожелательную улыбку!
– Может, останешься поужинать? В холодильнике кое-что найдется.
Солгать мне уже было раз плюнуть:
– Да нет, нужно быстро вернуться в ресторан, шеф попросил выйти в вечернюю смену.
– Теперь ты работаешь по воскресеньям?
Я объяснила, что пришлось подменить заболевшую девушку. Она одобрительно кивнула:
– И в перерыв ты пришла навестить старушку Софию? Как мило!
Обычно, когда она называла себя старушкой, я начинала протестовать, но в тот вечер у меня не было на это ни сил, ни желания. Отпив глоток, я поставила чашку, мысленно отругав себя за неосторожность: а вдруг она подсыпала туда снотворное? Нужно быть готовой ко всему. Я спросила:
– Ну, чем ты сегодня занималась?
София воскликнула:
– Чем можно заниматься в такую погоду? Собиралась погулять, но сразу же пришлось вернуться.
Не бросить ли ей в лицо, что все это – ложь? Что я знаю о ее слежке, тайных путешествиях и замалчивании многих подозрительных вещей? А если сказать, что с самого утра я тщетно разыскиваю отца, и посмотреть на ее реакцию?
Незадолго до этого, поднимаясь на шестой этаж дома отца, я уже была спокойна: скутер стоял на обычном месте, значит, наверняка отец был у себя. Мне показалось даже, что из окон гостиной пробивался свет. По-моему, выходя из лифта, я улыбнулась – не стоило так паниковать.
Я тихонько постучала в дверь, напрягая слух, – из квартиры не доносилось ни звука. Тогда я позвонила, потом еще раз, снова и снова, долго держа руку на звонке. Ответом была тревожная тишина. Попробовала толкнуть дверь, но та оказалась запертой на ключ. Я порылась в сумке, надеясь найти связку ключей, которые отец дал мне на всякий случай, но, видимо, они спокойно лежали у меня дома, так как я никогда не приезжала без предупреждения.
