София продолжала рассказывать, и мое смятение увеличивалось с каждым новым эпизодом. Сколько же невероятных совпадений и белых пятен вдруг обнаружилось в моей жизни… Я сопротивлялась изо всех сил, отказывалась верить. Но сомнение властно проникало в мою кровь, передо мной вставали вопросы, на которые я не находила ответа. Да, мы действительно жили на Мартинике. Сорвались оттуда неизвестно почему – я была тогда слишком мала – и перебрались в Венесуэлу, никогда не забуду названия этой страны. Слившись воедино, многочисленные подробности превращались в смутные, ускользающие образы. В детстве я наверняка посещала сад Аклиматасьон. Однажды я там побывала, без отца, когда мы только что вернулись в Париж: в то время мне хотелось лучше познакомиться с городом, о котором говорили во всех уголках света. Почему я отправилась именно туда, кто знает?
Сад Аклиматасьон… Пронзительными вспышками хлынули воспоминания: смеявшаяся над своим уродливым отражением девочка, которая переходила от зеркала к зеркалу, чувство страха при спуске с детской горки, протянутые ко мне руки, успокаивающий ласковый голос, так напоминавший голос Софии…
Мы и правда жили в домике у моря, и я вновь увидела, как мы бежали с отцом, рука в руке, обжигая пятки раскаленным песком, чтобы поскорее броситься в прохладную воду. Потом в памяти всплыл южный город, откуда мы почти сразу уехали, – Марсель, где, по словам Софии, она вышла на мой след, поверив радиэстезисту.
Чего только она не предпринимала, чтобы отыскать свою дочь. Меня?
Но в душе я продолжала упорно защищать отца, безнадежно перебирая в памяти детали, которые могли бы неопровержимо доказать, что он не был тем человеком, чудовищем, о котором рассказывала София.
Ибо тот, кто вверг эту женщину в ад, не мог быть никем другим – только чудовищем. Я твердила про себя: «Нет, это не он, невозможно, чтобы им оказался он». Мы делили с ним кров, были так близки, я знала его лучше, чем себя, я цеплялась за счастливые воспоминания, вспоминала его улыбку, доброту, жажду познавать мир и желание разделить ее со мной. Нет, это было совершенно невозможно… Но чем больше я отталкивала эту мысль, тем более реальной она становилась.
Мне не хватало воздуха, я задыхалась, и София подала мне стакан воды, которую я выпила залпом.
Она смотрела на меня с беспокойством, столько нежности было в ее взгляде…
И тут случилось худшее: я потеряла опору, моя защита рухнула.
Я ей поверила.
Напротив меня сидела моя мама, она говорила со мной, обнимала меня, прижимала к груди со словами:
– Гортензия, дочка, дитя мое, мы снова вместе! О, какое счастье!
Счастье Софии захлестнуло и меня, я больше не противилась, а разделила его с ней. У меня было одно желание – закричать во всю силу легких:
– Я нашла свою мать!
– Твой отец причинил нам столько зла… Чудовище…
Сокрушенная, уничтоженная, я разрыдалась – слов не было, да и что я могла сказать?
Сопротивление иссякло.
52
София
Сколько бы еще я рассказывала Гортензии перипетии своей горестной жизни, если бы она не заставила меня подняться и упасть в ее объятия. Говорила я уже больше двух часов, освобождаясь от тяжкого груза, скопившего за двадцать два года. И чем дольше я говорила, тем больше обретала уверенность в себе. Я видела, с каким вниманием Гортензия меня слушала, знала, что мои слова попадают точно в цель. И в конце концов она отступила перед очевидностью, точно перед приливом, который ничто не в силах остановить.
Для победы мне понадобились все мои силы – я чувствовала, как велико было ее сопротивление. Бедная крошка, я понимала ее муки! И вдруг, в одно мгновение, стены обрушились, и Гортензии открылась истина: я – ее мать, а тот, кого она чтила, – негодяй. Вернее, был негодяем. Отныне все это будет лишь дурным воспоминанием.
Мы долго стояли так, не произнося ни слова, и никто не хотел разжать объятий.
Этот внезапный жест признательности со стороны дочери застал меня врасплох, но постепенно я расслабилась, напряжение спало, и я лишь наслаждалась близостью Гортензии. По моим щекам струились слезы, я услышала ее шепот:
– Не надо, мама, не плачь.
«Мама», она сказала «мама»! И я зарыдала еще сильнее.
Как же я ошибалась, разуверившись в дочери!
Теперь, прижимая ее к груди, так, что было слышно биение ее сердца, я понимала, насколько велико было мое заблуждение. Моя дочка была невинна, она стала, как и я в свое время, игрушкой, жертвой этого мерзавца. Но не сообщницей.
События последних дней меня раздавили, уничтожили. Во мне крепла уверенность, что Гортензия навсегда останется под влиянием подонка, который некогда нас разлучил. Сильвен воспитал ее в ненависти ко мне, и, что бы я теперь ни предпринимала, все мои усилия окажутся тщетными. В поисках истины я потерпела поражение.
До конца моих дней я останусь их жертвой.
Очевидность такого исхода меня испепеляла, и, пока я, сидя на ступеньках лестницы, в сотый раз прокручивала в голове эти мысли, само собой созрело решение: отныне моей единственной целью будет возмездие. Охваченная безумной жаждой мести, я встала и поспешила навстречу врагу, в Буа-Коломб.
Я должна лишить жизни этого проходимца вместе с его шлюхой, годами предававшей меня. Наказав их, я накажу и Гортензию.
Когда она недавно пришла ко мне, я подумала, что у меня больше не осталось надежды. И, что бы я ни пыталась ей объяснять, я навсегда останусь для нее убийцей, а не матерью.
И что всего хуже – я перестала видеть в ней своего ребенка.
Стоило ей переступить порог моей квартиры, как я ощутила на себе всю силу ее ненависти. И меня ничуть не ввело в заблуждение ее лицемерие, когда она потребовала, именно так – потребовала, чтобы я рассказала ей историю моей жизни.
И я ей поведала все, без всякой надежды, ничего не скрывая. Мне необходимо было излить на кого-нибудь всю свою боль, так пусть уж лучше она узнает. Поверит или нет – не имело значения.
Потом, мало-помалу, фраза за фразой, я вдруг почувствовала в ней сомнение, она задавала себе вопросы, и я ощутила ее растерянность перед лицом жестокой правды. Под тяжестью неопровержимых фактов Гортензии поневоле пришлось признать, что ее обожаемый отец на деле оказался зверем, что он растоптал мою жизнь, а ее жизнь опутал сетью лжи, что он был и ее палачом тоже. Я почувствовала, что твердыня ее веры рассыпалась. Неприглядная истина предстала перед ней, и Гортензия поняла, кого ей следовало ненавидеть.
Мне удалось вернуть дочь, и двадцать два года страданий обратились в ничто.
Если что сейчас и имело для нас значение – это только наше будущее, которое мы построим вместе.
Я еще не сказала Гортензии, что мы отомщены.
Не сказала, что человек, которому она весь день посылала тревожные сообщения, уже мертв. Теперь моя задача – заставить ее принять то, что я совершила, и осознать, что моя месть была нашей общей местью. И тогда – я всем сердцем на это уповала – Гортензия меня простит.
