Но по своей сути Абель был консервативным человеком. Он ругал горячего Уинстона, когда тот рассказывал пошлые истории, но ругал так, как отец ругает сына (Абель был в два раза старше Уинстона). Они свободно обсуждали проблемы секса, но Абель был поражен, когда узнал, что Уинстон встречается с несколькими девушками одновременно. Он прочитал ему целую лекцию о верности и вреде распущенности.
Несмотря на отличную образованность, Абель всегда говорил, что всему научился сам. Его друзья отмечали, что он был «очень умным человеком, много читал, не было такой вещи, о которой бы он ничего не знал». То, чего он не знал, старался изучить. Один из друзей сказал: «Он был человеком, который мог попросить тебя научить его игре в шахматы, и уже через две недели он у тебя выигрывал». Когда Уинстон показал ему, как использовать лак в картине, он купил книгу по этой теме и скоро знал об этом все. Однажды они гуляли в Центральном парке, и Уинстон заметил необычный оттенок зеленого при искусственном освещении, в ответ Абель начал рассуждать о философии цвета. Его интерес к математике намного превышал способности друзей, которые с трудом справлялись с ведением своих счетов. Абель давал им такие книги, как «Философия математики» и «Считаем на досуге», они держали их у себя несколько дней и возвращали, говоря, что они им очень понравились.
То, что он говорил и вел себя как европеец, не смущало его друзей — у некоторых тоже чувствовался акцент, и они тоже были родом из Европы. Голубоглазого усатого Феликса, причислявшего себя к «старой школе», можно было спутать с отставным офицером австрийской императорской охраны. Ему нравились «превосходные манеры» Абеля.
Абель хорошо относился к советам, которые ему давали друзья, но он болезненно переносил критику. Уинстон, который писал в стиле немецкого экспрессионизма, отмечал, что картины его друга стали холоднее после знакомства с Сильверманом, представителем академических традиций в живописи. Художественный критик, видевший картины Абеля, оставшиеся в его студии, утверждал, что все они несут отпечаток советского социалистического реализма. Сильверман говорил, что у Абеля было хорошее чувство цвета и композиции, но иногда его картинам не хватало четкости. Феликс, писавший портреты, однажды посоветовал ему рисовать портреты и натюрморты. Через несколько дней он зашел в студию и увидел Абеля, стоящего перед зеркалом с кистью в руке.
Название, которое Сильверман дал портрету Абеля — «Любитель», — немного не соответствует действительности. Абель никогда не делал что-либо наполовину. Если его картины не профессиональны, то это было лишь делом времени. Однажды он услышал Баха в исполнении гитариста Андрэ Сеговии и решил научиться играть на гитаре. Он купил все пластинки Сеговии, ноты и магнитофон. Потом купил гитару и практиковался до тех пор, пока не начал играть Баха.
Абель был скромен в отношениях со своими друзьями. Когда он вернулся из Флориды в мае 1957 года, сказал Сильверману, что скоро ему придется уехать. Сильверман спросил, почему он не сказал об этом раньше. «Зачем мне беспокоить вас своими проблемами?» — ответил Абель.
Обычно он не спорил и не обсуждал политику, а проявлял интерес только тогда, когда разговор заходил об искусстве. Он почитал Рембрандта и Вермеера, а абстракционисты ему не нравились. Он плохо отзывался о художниках, которые, «рисуя дерево, делали его похожим на что-нибудь еще». Гуляя по Мэдисон-авеню с Уинстоном, он часто останавливался перед галереями, смотрел на полотна абстракционистов и говорил с насмешкой в голосе: «Unglaublich!» («Невероятно»).
Шутовская сторона его характера проявлялась довольно часто. Уинстон вспоминает, что Абель часто приглашал его к себе, они пили немецкое вино и проводили вечер, распевая немецкие песни. Абель всегда говорил, что Уинстон фальшивит.
Но Дэвид Левин, еще один друг Абеля, заметил в нем способность оставаться в тени. Он также понял, что одинокий художник постоянно напряжен, и решил, что «когда-то Эмиль попал в переделку». Лёвин был не так уж далек от истины, потому что в жизни Абеля стабильности практически не было. Кроме того, в разговорах он иногда упоминал, что много путешествовал, работал, знал, что такое бедность.
Абель не требовал многого от своих друзей, но дружба с ним впоследствии оказалась такой же опасной, как прикосновение прокаженного. Когда стало известно, кто он, за его друзьями начали охотиться пресса и тележурналисты. Тех, кто хотя бы отдаленно знал Абеля, допрашивали в ФБР, и им приходилось доказывать, что они ни в чем не виноваты. «Овингтон студиоз» стало «местом, где жил тот шпион». Таксисты, подвозившие туда пассажиров, подозрительно спрашивали, зачем они туда едут. Левину, Сильверману и Феликсу, которых осаждали со всех сторон, пришлось искать студии в других местах. У хозяина здания возникли проблемы с поиском новых арендаторов. Уинстону тоже пришлось уехать из своей квартиры в Манхэттене.
Несмотря на все неприятности, причиненные им дружбой с Абелем, его друзья не скрывают своего восхищения этим человеком, даже зная, что он советский шпион и заслуживает наказания. Это — редкий тип личности, современный человек эпохи Возрождения. Он был одаренным художником, хорошим музыкантом, отличным фотографом, признанным лингвистом, выдающимся математиком, физиком, химиком. На досуге он читал Эйнштейна, решал математические задачи, за час разгадывал кроссворд в «Санди таймс».
В его студии нашли десятки книг — от детективов до «Элементов логики», «Книги о криптоанализе — изучении и решении шифров», «Цифры, язык науки», «Как управлять станком». Сам он был автором статьи «Нельзя смешивать искусство и политику».
Абель плотничал и делал своим друзьям полки и столы. Он изобрел несколько контейнеров, найденных в его студии, один из них был сделан в виде застежки с деревянным орнаментом. Доновану Абель сказал, что мысль о тайнике в монете он позаимствовал из романа Виктора Гюго «Отверженные», герой которого, Жан Вальжан, бежал из тюрьмы именно при помощи такой монеты. Как и люди, жившие в эпоху Ренессанса, Абель сделал своим идеалом знание. Мы можем только сожалеть вместе с Алленом Даллесом, что такой человек не служил в вооруженных силах США. На самом же деле он, как и все выдающиеся люди, стоял выше любой системы.
Донован настаивает, что его клиент не был марксистом, а может быть, даже и членом партии (Хейханен состоял в партии с конца Второй мировой войны.) «Оставьте политику политикам» — девиз художника Голдфуса, который чувствовал, что у художника не может быть политических обязательств перед обществом. В этом был убежден и профессиональный разведчик Абель, который скорее всего с презрением относился к политическим изменениям и интригам в собственной стране. Кто-нибудь может спросить: зачем он служил стране, недостатки которой были ясно видны ему? Ответ очень прост: он служил своей стране потому, что он был ей нужен. Мы можем задумываться и о других причинах, в существовании которых были уверены многие люди, имевшие отношение к этому делу. Донован с огорчением отмечал, что чаще всего среди причин назывались следующие: «он делал это для своей семьи», «он делал это за деньги», «ради приключений и славы».
Мысль о том, что Абель мог согласиться на такое задание из любви к семье, может возникнуть лишь у тех, чьи самые благородные помыслы не простираются за пределы близости между людьми. Деньги и слава также казались многим достаточным поводом для миссии Абеля. Но никто из тех, кого просили объяснить действия разведчика, не сказал, что он делал это «для своей страны».
