Единственное, прямо-таки эпическое, путешествие сквозь равнины Юкатана было предпринято после падения Теночтитлана лишь самим «Одиссеем Нового Света» — Эрнаном Кортесом, да и то по причинам весьма прозаическим и даже неприятным: великий конкистадор спешил в Гондурас, где один из испанских гарнизонов поднял мятеж против Короны. Кортес выступил с побережья Мексиканского залива в конце 1524 года вместе с 230 своими соратниками и 3 тысячами индейских воинов, прихватив с собой артиллерию, 150 лошадей и стадо свиней в качестве «передвижного продовольственного склада». Его войско углубилось в Табаско, проследовало вдоль реки Усумасинты до впадения ее в реку Сан-Педро, а затем оказалось в густых джунглях Петена. Через полгода обессилевшие остатки армии Кортеса достигли озера Исабаль и, в конце концов, вышли к побережью Гондурасского залива. Изъеденные москитами, изможденные, неспособные пройти и пяти миль в день, полностью потерявшие ориентацию во времени, люди Кортеса вписали ярчайшую страницу в историю испанского завоевания Америки и в историю восхождения своего предводителя. Эта редко вспоминаемая одиссея, без сомнения, стоит в одном ряду с самыми замечательными приключениями главного авантюриста и конкистадора — такими, как поиск страны Эльдорадо в амазонской сельве.
На пути к Петену, на берегу озера Петен-Ица, произошло поистине легендарное историческое событие: отряд Кортеса наткнулся на одно из государств майя, продолжавшее существовать еще со времен классического периода. Кортес повстречался с Кан Эком, правителем народа ица. Любезно пригласив испанцев в гости, правитель перевез их на многих каноэ на другой берег озера, где располагался его город Тайясаль, нынешний Флорес. Там группа братьев-миссионеров затянула свою хоровую мессу, которая до того растрогала вождя, что тот под впечатлением, прослезившись, принялся крушить своих идолов. Оставалось только подчиниться испанской короне, что Кан Эк и сделал. Говорят, что в порыве страсти правитель самолично взялся выхаживать больную лошадь Кортеса, хотя смертельно боялся этого странного, чудовищного животного, никогда раньше не виденного. Так говорит легенда. Больше Кортес с Кан Эком никогда не встречались, а сам Тайясаль просуществовал еще долгие годы как совершенно независимое государство, совершенно не тронутое испанцами.
Кроме Тайясаля мы не находим в испанских хрониках ни одного упоминания о каком-либо еще крупном городе майя, спрятавшемся в джунглях. Нет упоминания даже о покинутых остатках или руинах, ныне известных, хотя отряд Кортеса прошел рядом со многими из них. Если не считать некоторых миссионеров, по собственной инициативе проявлявших исследовательскую активность, особенно в XVII веке, леса и джунгли никто не изучал. Они по-прежнему оставались глухими и девственными районами и еще многие годы служили убежищем для беглых майя, не желавших терпеть испанский террор.
Проходили годы, осыпались стены построенных некогда величественных зданий, джунгли все больше поглощали давно покинутые города, а книги, манускрипты и другие свидетельства цивилизации майя, превратившись в археологические материалы, пылились на полках библиотек и музеев, забытые и пока бесполезные. Знаменитый труд де Ланда, например, провел в забвении целых три века. Мексиканский историк Энрике Флорескано считает, что это не случайность, а закономерная политика. Если де Ланда и его последователи-энтузиасты пытались искоренить среди индейцев остатки язычества, то испанская корона желала вообще запретить публикацию всякой документации, касающейся новых земель. Мадридский двор желал не только отобрать у жителей Нового Света их историю, но даже запретил всякое упоминание о том, что такая история когда-либо существовала вообще. Так Филипп II, узнав об огромной коллекции свидетельств и артефактов, рассказывающих об империи ацтеков (речь идет о трофеях и отчетах, которые классифицировал и подготовил к отправке на родину Бернардино де Саагун), приказал вице-королю Новой Испании в 1577 году «раздобыть все те книги и выслать их немедленно и с предосторожностями Совету по Индиям, для того чтобы их можно было изучить и затем запретить всякому переводить их на другой язык, особенно в части суеверий индейцев и их образа жизни». Последствия такого насильственного отрицания истории ощущались до конца XVIII века.
«.. Вполне можно предположить…»
Энергичный король Карл III, правивший Испанией и ее американскими владениями с 1759 по 1788 год, пытался реформировать и укрепить свою трещавшую по швам империю, а для этого требовалось как можно крепче привязать колониальные земли к метрополии. Добиться этого можно было тем, что сейчас назвали бы культурной интеграцией и поддержкой в испанской Америке идей Просвещения — того особого духа интеллектуального и научного любопытства, царствовавшего в Европе в течение всего XVIII столетия. Частью этих усилий испанского монарха стала организация нескольких естественнонаучных экспедиций в Новую Испанию, целью которых был сбор образцов местной флоры и фауны, а также внедрение на новых землях передовых промышленных и сельскохозяйственных технологий. Кстати, сам Карл, являясь до восшествия на испанский престол неаполитанским королем, слыл большим любителем истории древнего мира, и именно по его инициативе и поддержке начались самые первые раскопки в легендарных Помпеях. Тогда же он стал обладателем роскошной коллекции древнеримских и древнегреческих ценностей. Однако не только собирание древностей делает ему честь. В лучших монарших традициях эпохи Просвещения Карл III способствовал возникновению настоящего, неподдельного массового интереса к истории отдаленных колоний, для чего назначил Хуана Баутисту Муньоса, занимавшего при дворе пост «королевского космографа», официальным «историографом Индий». В некотором смысле это был ответ на инициативу ученых из Новой Испании: к 1770-м годам они стали воспринимать историю коренных народов не как угрозу метрополии, а как предмет для научного изучения и даже часть наследия, из которого совсем скоро возникнут независимые государства Нового Света.
Пожалуй такой позитивный (и восхищенный) взгляд впервые возник с обнаружением в густых джунглях первого из великих «потерянных» городов майя, построенных в классическую эпоху, — несравненного и красивейшего Паленке. Немногие древние города — ровесники той эпохи могли сравниться с ним по утонченности и даже своеобразию местоположения. Город расположен на склоне поросшей густым тропическим лесом невысокой холмистой гряды на самом краю плоскогорья Чьяпас. К северу, до самого горизонта раскинулась бесконечная равнинная пойма реки Усумасинты, простирающаяся до лагуны Терминос, что на побережье Мексиканского залива. Паленке кажется совершенно небольшим городком, как многие поселения майя. Большая часть его спрятана в джунглях, и даже сегодня не все руины очищены от зарослей.
Центральная часть города, где лучше всего сохранились древние постройки, разделена пополам небольшой речкой Отолум. На склонах окрестных холмов виднеется множество естественных и рукотворных террас. В самом городе наиболее впечатляющий архитектурный комплекс условно назван «Эль-Паласио» — то есть, в переводе с испанского, Дворец. Он возведен на прямоугольной платформе размером примерно 90x70 метров, состоящей из множества помещений со сводчатым потолком, аркад и нескольких галерей, одна из которых окружает трехэтажную башню-надстройку. Дворец — единственное сооружение подобной конструкции среди всего архитектурного наследия майя — находится в самом центре Паленке и соседствует с другими знаменитыми сооружениями, такими как Храм надписей, Храм Креста, Храм Солнца и Храм Лиственного Креста. Все они расположены на различной высоте и окружают маленькую уединенную площадь.
