Она ощущает себя обнаженной под его ладонью, может чувствовать каждое трепыхание собственной груди, смятой и бездыханной, но не потому, что происходит нечто запретное.
Он всегда был голым перед ней, и все выглядит так, что она с запозданием присоединяется к нему в этом первозданном состоянии.
Комната освещается снизу.
«Сказание о Руфи» – думает она, – проектор заводят для нового сеанса».
Но музыки нет.
Это существо, его полыхающее тело насыщает воду розовым, словно перья фламинго, цветы петунии, окрас тех зверей и растений, о которых она знает только по записям: риик-риик… чака-кук… цу-цу-цу, фоонк, хи-хи-хи-хи… траб-траб, куру-куру… зиииии-ииии…
Она изгибает спину, всем весом опирается на ладонь, достаточно широкую, чтобы обнять ее грудь.
Где-то очень далеко Джайлс шипит от боли.
Элиза понимает, что ее глаза закрыты, она открывает их, обнаруживает, что все тело движется. Она перегибается через край ванны так далеко, что волосы плавают в воде, она не хочет останавливаться, желает утонуть, как она тонула много раз в мечтах, но Джайлсу больно, и она должна обработать рану снова, и побыстрее, учитывая, что ее облизали.
С невероятным усилием она распрямляет позвоночник, рука существа скользит по ее животу и опускается в воду совершенно беззвучно.
Элиза накидывает халат поверх мокрой рубахи и только затем возвращается в комнату. Но первым делом идет не к Джайлсу, она минует его, направляется на кухню, к окну, прижимает к нему лоб, кладет на стекло руку.
Перед ней все размыто, но не потому, что она плачет.
Вода течет по стеклу, маленькие шарики висят на стекле, сползают потеками к раме.
Да, она могла бы наконец заплакать. Идет дождь.
14
Он поворачивает рукоятку здоровой рукой.
Образы смутные, лишенные цвета. Проклятая груда мусора.
Вылупилась в месте, именуемом «Костюшко Электрониклс». Разве это шнур? Разве проводка? Или кто-то из детей пролил на громоздкую хрень стакан сока или два? Хочется оторвать заднюю часть телевизора, чтобы получить возможность нащупать во всем виноватую деталь.
Стрикланда останавливает иррациональный страх, что внутри ТВ будет выглядеть как то устройство, что лишило «Оккам» света, – опаленное сплетение механических кишок. Он не смог разобраться там, и отчего он думает, что сумеет разобраться у себя дома?
Или это погода портит сигнал?
Стрикланд готов поклясться, что это первый дождь, который он видит в Балтиморе. Ливень хлещет целый день.
На крыше стоит антенна, паучья хреновина вроде тех устройств для связи с космосом, что словно поганки наросли над «Оккамом». Терзает искушение забраться на крышу и побаловаться с ней, прямо так, под дождем, посмотреть в лицо проклятому шторму, посмеяться над молниями.
Оказаться перед опасностью, которую человек может понять.
Но вместо этого он должен смотреть на руины гостиной, на развалины того, что было семьей, испещренные опалинами и сколами. Тэмми жужжит по поводу того, что ей нужен щенок, Тимми ноет, желая посмотреть «Бонанцу»
[39], Лэйни бормочет насчет парфе с желатином, оранжевой бурды, которой она гордится несмотря на то, что приготовила не сама.
Вся еда в доме покупная в последние дни. Почему так?
Стрикланд знает ответ.
Потому что она отсутствует большую часть дня, делает хрен знает что и черт знает с кем. Он не должен был приходить сегодня домой, должен был спать в кабинете. Генерал Хойт звонил в «Оккам» всего четыре часа назад, и хуже того, он звонил Флемингу.
И то, что передали Стрикланду, выглядело ясным, как божий день.
У него есть двадцать четыре часа на то, чтобы отыскать Образец, иначе его карьера закончена. Хотя он не очень понимает, что это значит: военный суд, тюрьма, что-то хуже, но что именно?
Все возможно.
Стрикланд испугался так, что забрался в покалеченный «Кэдди», по поводу которого – он готов поклясться – люди в «Оккаме» уже начали шептаться и смеяться, и поехал домой. Едва он прибыл сюда, как позвонил Флеминг и сообщил, что выполнил порученную ему задачу.
Проследил за Хоффстетлером словно профи, и это Стрикланда не удивило.
Флеминг в конечном итоге пес, а пес всегда унюхает дерьмо.
Мистер Планшет сделал фотографии Хоффстетлера в лишенном мебели доме, где он пакует вещи. Еще он связал гнусного очкарика с русским атташе по имени Михалков. Прекрасно!
Deus Brânquia, может быть, еще в стране, даже в городе.
Стрикланду нужно отправляться прямо сейчас, мчаться в ночь, в дождь, найти тварь, закончить все, исполнить свое предназначение. Но вместо этого он крутит ручку. Где, черт подери, «Бонанца»?
– «Бонанца» – для взрослых, – говорит Лэйни. – Давай посмотрим «Доби Джиллис»
[40].
Стрикланд вздрагивает. Последнюю фразу он, должно быть, сказал вслух.
Бросает взгляд на Лэйни – он едва может выносить ее вид, вчера она явилась домой с новой прической, высоко уложенные кудри исчезли, словно их срубило бразильское мачете, их сменило нечто гладкое, S-образная волна, по-девичьи прижатая к шее.
Но она не девочка, не так ли? Она мать его детей. Она его гребаная жена!
– Но папа сказал, что мы можем посмотреть «Бонанцу»! – кричит Тимми.
– Если Тимми разрешают смотреть «Бонанцу», – встревает Тэмми, – то можно мне щенка?
«Доктор Килдэр», «Перри Мейсон», «Флинстоуны».
Три шоу и куча пустых каналов. Вот и все, что он видит. Снаружи рокочет гром. Стрикланд глядит на окно. Не видно ничего, кроме дождя, его капли лупят по стеклу, точно жуки, разбивающиеся о несущийся автомобиль.
Разве что здесь кишки смывает сразу.
Его кишки тоже. Его карьеру, его жизнь. Карикатуру на американскую жизнь.
Сраное парфе с желатином, воображаемые щенки, программы, которые хрен найдешь, пользуясь ручкой настройки.
– Никто не получит щенка, – бурчит он. – Ты знаешь, что происходит со щенками? Они превращаются в псов.
Доктор, юрист, пещерный человек.
Изображение каждого из них смешано с его собственным отражением в экране. Стрикланд – доктор, юрист, пещерный человек. Он уменьшается, гниет, деградирует. Почти чувствует, как отваливаются от него куски цивилизованности, как растет примитивная жажда крови.
