* * *
После того как последний император Цзинь стал рабом у сюнну, династия Цзинь прекратила свое существование, «посмертно» получив название Западной. Остатки цзиньского двора бежали на юг и основали династию Восточная Цзинь. А Северная Хань стала огромной империей, территория которой включала провинцию Шаньси, центральную и северо-восточную части провинции Шэньси, восточную часть провинции Ганьсу и северную часть провинции Хэ-нань
.
Фан Сюаньлин оставил сведения об административном аппарате, который Лю Цун установил в своей империи, и о том, сколько людей находилось в ведении каждого из крупных чиновников. Исходя из этих данных можно вычислить, что под властью Северной Хань проживало около 3,9 миллиона человек; из них 340 тысяч сюннусцев, 1,4 миллиона цзесцев, сяньбийцев, дисцев, цянов иухуаней (впрочем, цзесцев некоторые исследователи тоже относят к сюнну
) и 2,1 миллиона собственно китайцев
.
Теперь сюнну, впервые за свою историю, столкнулись с делом, которого они очень долго умудрялись избегать, — с необходимостью управлять оседлым населением (это было сложно, если учесть, что, во-первых, сами сюнну никогда не жили оседло, а во-вторых, что ханьские крестьяне примерно в шесть раз превосходили их по численности). Сюнну решили эту проблему, полностью разграничив управление кочевниками и управление оседлыми жителями. У кочевников были свои чиновники, у китайцев — свои. В государстве насчитывалось 200 тысяч юрт; во главе каждых десяти тысяч юрт стоял главный воевода, все они подчинялись двум помощникам шаньюя. Оседлое население насчитывало более 400 тысяч дворов, ими управляли 43 региональных чиновника, над которыми, в свою очередь, стояли два пристава по уголовным делам.
Китайцы, несмотря на то что во главе государства стоял кочевник, отнюдь не находились в бесправном положении, и это неудивительно, поскольку сюннуский император позиционировал себя как наследник Хань. При дворе было немало китайских сановников, которые пользовались большим влиянием. Однако к управлению кочевниками китайцев не допускали — они могли служить только в тех государственных органах, которые ведали оседлым населением
. Такую дуальную административную систему потом переняли у сюнну и другие варварские народы, захватывавшие власть в Поднебесной, — кидани, чжурчжэни и маньчжуры
.
Все это были вполне разумные реформы. Но, проведя четкие административные границы между кочевниками и китайцами, Лю Цун, а за ним и его преемники себя и своих приближенных уже не рассматривали как кочевников: они полностью переняли образ жизни, и прежде всего пороки побежденной китайской верхушки. Попав из юрт во дворцы, ошалев от непривычной роскоши, они, так и не став китайцами, утрачивали связь и с собственным народом, передавая управление им в руки царедворцов, наложниц и евнухов.
Лю Юаньхай еще сумел удержаться от соблазнов: «… [при мысли о роскоши] у него кололо сердце и болела голова, поэтому он одевался в грубый холст, не сидел на мягких подстилках, при нем покойные императрица и наложницы не носили одежд из шелка, и вопреки просьбам чиновников он построил только [для императора] Южный и [для императрицы] Северный дворцы»
.
Но уже Лю Цун возвел для себя и своего гарема «более сорока дворцов и высоких теремов», после чего затеял разорительное строительство новой башни для очередной императрицы. Начальник судебного приказа Чэнь Юаньда увещевал своего повелителя, доказывая, что «передний зал дворца Гу-анцзидянь достаточен для приема правителей различных владений и угощения послов десяти тысяч государств, а находящиеся за ним дворцы Чжаодэдянь и Вэньминдянь могут вместить всех обитательниц женского дворца и двенадцать рангов наложниц». Он ссылался на то, что империю терзают голод и моровые язвы, что народ ропщет:
«Разве так ведет себя тот, кто отец и мать [народу]? С почтением услышав о том, что вы отдали указ о строительстве башни Хуанъилоу, я, ваш слуга, искренне был бы рад одобрить сооружение нового дворца для императрицы, но, поскольку великие беды еще не минули, с постройкой дворца поторопились. Затевать новое строительство поистине крайне нецелесообразно».
Однако Лю Цун не желал быть ни отцом, ни матерью для своего народа. Он пришел в страшный гнев и воскликнул: «Мы, стоящие во главе всех дел, задумали построить всего один дворец, разве будем спрашивать об этом тебя, подлую крысу?!» После этого он приказал «вывести Чэнь Юаньда и обезглавить его вместе с женой и детьми, а головы вывесить на восточной торговой площади, чтобы они оказались вместе, как живущие в одной норе крысы». Правда, выполнить этот приказ царедворцам не удалось: услышав его, мудрый Чэнь Юаньда немедленно приковал себя цепью к близлежащему дереву (разговор происходил в садовом павильоне). Потом за смельчака вступилась императрица, и Лю Цун раскаялся в своем гневе. Он даже приказал изменить название сада и павильона в честь своего сановника: теперь они назывались «Сад приема мудреца» и «Павильон стыда перед мудрецом»
.
Устыдившись намерения казнить честного сановника, Лю Цун отнюдь не устыдился своего образа жизни. Он наводнил дворцы огромным количеством наложниц, постоянно менял фавориток и возводил бывших служанок в ранг императриц
. Однажды его внимания удостоились сразу шесть дочерей и внучек одного из сановников — он немедленно дал всем шестерым ранги высших наложниц (в том числе левой и правой гуйбинь — следующий ранг после императрицы), после чего надолго заперся с ними во дворце. «Служители-камергеры докладывали ему обо всех делах, а решения по ним принимала левая гуйбинь»
Впрочем, далеко не вся информация вообще могла достигнуть дворцов, где обитал сюннуский император, потому что на страже его покоя стоял могущественный фаворит Ван Чэнь. Фан Сюаньлин пишет:
«Сам Лю Цун развлекался и пировал в Заднем дворце, из которого иногда не выходил по сто дней, поэтому все чиновники докладывали ему о делах через Ван Чэня. Однако Ван Чэнь в большинстве случаев не представлял докладов Лю Цу-ну, а принимал по ним самовольные решения. Поэтому случилось, что старых, заслуженных чиновников не заносили в списки награждаемых, а ничтожные, коварные и льстивые людишки через несколько дней занимали должности чиновников, получавших натуральное довольствие в размере двух тысяч даней зерна в год. Военные походы совершались ежегодно, но военачальников и воинов не награждали деньгами и тканями, в то время как всем обитателям Заднего дворца, вплоть до мелких служек, выдавали награды, каждый раз в размере нескольких сотен тысяч монет»
.
Ван Чэнь поставил на ключевые государственные должности своих родственников и друзей, которые «вели роскошный образ жизни, отличались алчностью и вредили добропорядочному народу»
. Один из сановников жаловался: «Отбор на должности происходит под их давлением, кандидатов выбирают уже не по способностям, чиновников выдвигают в зависимости от связей, дела управления решаются взятками». Клевета на добросовестных чиновников и казни неугодных расшатывали государство. «В Пинъяне начался сильный голод, из каждого десятка пять-шесть человек бежали или умерли»
.
Не прекращались и самые мрачные знамения, которые предвещали беду. Так, по сообщению Фан Сюаньлина, в десяти ли от Пинъяна упала звезда, «а когда осмотрели место падения, нашли кусок мяса длиною в тридцать, а шириною в двадцать семь бу (1 бу в разное время равен был от 1,6 до 1,9 метра. — Авт.), от которого исходил вонючий запах, ощущаемый даже в Пинъяне. Около мяса был слышен плач, не прекращавшийся ни днем, ни ночью». Даже сам император был вынужден признать: «Отсутствие у нас добродетелей привело к такому необыкновенному явлению»
.
