Г и т л е р. Мы можем отступить и здесь.
К л ю г е. Возможно, мы могли бы высвободить здесь дивизию, но это сложная история, потому что позиция там уже…
Ц е й ц л е р. Позиции там особенно хороши.
К л ю г е. Позиции хороши. Они строились с огромными усилиями.
Г и т л е р. Но вы бы предпочли Киров?
К л ю г е. Да, я бы хотел снова его взять. Это база для противника.
Ц е й ц л е р. Это обойдется гораздо дороже.
К л ю г е. В имеющихся обстоятельствах это совершенно невозможно…
Ц е й ц л е р. Вы сможете высвободить что-нибудь там только после того, как вы отойдете здесь.
Г и т л е р. Я вас еще увижу?
К л ю г е. Нет, я намереваюсь немедленно вернуться к себе. Хайль, мой фюрер.
Г и т л е р. Если бы только корпус СС уже выехал оттуда.
Ц е й ц л е р. «Лейбштандарте» отправляется завтра, по 12 составов в день.
Г и т л е р. Корпус СС равен 20 итальянским дивизиям.
Ц е й ц л е р. Он [Манштейн] должен передислоцировать «Великую Германию» и 7-ю танковую сюда. Если Клюге останется на этой линии в течение недели и переместит половину своих освободившихся дивизий вот туда, это должно получиться. Если дивизия сможет окопаться в секторе за 6 дней, это уже много. Он все еще психологически настроен на медленные действия и не может расстаться с этой идеей. Может быть, это придет к нему. По-моему, все тогда будет хорошо».
8 августа Цейцлер вылетел на встречу с Манштейном в штаб группы армий «Юг». Фельдмаршал «сказал ему совершенно прямо, что отныне мы больше не можем ограничиваться такими изолированными проблемами, как: можно ли выделить такую-то дивизию или следует ли эвакуировать или нет Кубанский плацдарм». Есть только две возможности, продолжал Манштейн. Или вся Донецкая область будет немедленно эвакуирована, или он получит еще 10 дивизий с других секторов Восточного фронта. (Это довело бы группу армий Манштейна до численности, равной суммарной численности всех других германских сил в России.)
Разумеется, Цейцлер не захотел брать на себя никаких обязательств, и после того, как он уехал, неоднократные обращения Манштейна в ОКХ не дали ничего, кроме чисто формальных подтверждений их получения. В течение следующей недели давление русских против Харькова усилилось до такой степени, что перед Манштейном встал выбор – или «запереть» группу армий Кемпфа в городе, чтобы он сыграл роль второго Паулюса, или оставить город. Гитлер направил ему специальное послание, в котором приказывалось удержать город любой ценой и указывалось, что его падение произведет «неблагоприятное впечатление» на отношения Турции и Болгарии. «Как ни справедливо это может быть, – был ядовитый комментарий Манштейна, – группа армий не собирается жертвовать своей армией ради Харькова». Город был эвакуирован 22 августа. Пожертвовали генералом Кемпфом. Его группировка получила наименование «8-я армия», и Кемпфа заменил генерал Вёлер. Собственная роль Манштейна в этом деле двусмысленна, чтобы не сказать больше. «Хотя я хорошо ладил с генералом Кемпфом, я не протестовал против его замены». Но тот, кого назначили на место Кемпфа, был его начальником штаба в 11-й армии. Вероятно, и Манштейн, и Гитлер пусть молча, но на этот раз согласились в выборе козла отпущения.
К этому времени Гиммлер стал уже не единственным ведущим нацистом, встревоженным тем, как развиваются события. Генриетта фон Ширах (которая всегда утверждала, что Гитлер пытался поцеловать ее, когда ей было 12 лет) оставила свидетельство о встрече, устроенной ее мужем и Герингом. Свидание началось в уединенном, задрапированном бархатом кабинете известного венского ресторана. (Бальдур фон Ширах, основатель гитлерюгенда, был в то время гауляйтером Вены).
«Знаменитый композитор играл на пианино, затем Геринг сыграл импровизации из «Вольного стрелка». Чета Герингов была в прекрасном настроении. Герман только что купил новую кожаную папку в синих цветах люфтваффе, которую он с гордостью показал нам, а также флакон духов Жана Депре, которые он мог найти только в Вене».
Однако Ширах организовал обстановку со специальной целью расположить маршала к откровенной беседе, и, посчитав, что это достигнуто при завершении фортепьянного соло, он начал разговор. Аргументы Шираха диктовались личными интересами, как всегда завуалированными ссылками на долг перед рейхом, игрой на тщеславии собеседника и лицемерной заботой о фюрере, несущем такое бремя ответственности. Он убеждал Геринга «поговорить с фюрером наедине», но так как это сопровождалось более вескими фразами вроде: «Я и мой гитлерюгенд – с вами, люфтваффе – это могущество, и масса людей готова к действию… Мы должны сделать это нашим общим делом… От вас ждут этого как от рейхсмаршала!» – смысл всего сказанного должен был быть совершенно понятным слушающим.
После завершения этого обращения «Геринг смотрел на него [Шираха] не моргнув глазом. Он смотрел с некоторой грустью, как если бы не в первый раз слышал подобные речи. Затем он взял одну из своих великолепных заграничных сигарет, не торопясь покрутил ее в пальцах и очень медленно раскурил. Он устроился поглубже в красном кресле и посмотрел на нас.
«Поговорить с Гитлером наедине, как бы не так! В эти дни я никогда не вижу его одного. С ним все время Борман. Если бы я мог, клянусь, я бы давно обратился к Черчиллю. Вы думаете, мне нравится все это окаянное дело!»
В этот момент Эмми Геринг, которая достаточно долго была в непосредственном окружении фюрера, чтобы чувствовать, какие разговоры уместны, а какие – равнозначны динамиту, закрыла своей белой ручкой рот Герингу и сказала: «Не будем больше говорить об этом, все хорошо кончится».
Вернемся к наиболее загадочному вопросу из всех прочих – душевному состоянию Гитлера. Ибо в нем находилась движущая сила германской кампании на Востоке; демонический гений фюрера и в победах, и в поражении влиял на каждое изменение в судьбах сражений. В конце 1943 года три отдельных независимых фактора подействовали на ум Гитлера, исказили его и навсегда лишили гибкости, и это изменение вскоре будет проиллюстрировано последующими событиями в войне.
Первым и самым очевидным фактором был провал операции «Цитадель». Она явилась плодом создания военных профессионалов, задумана, подготовлена и проведена офицерским корпусом. Было выбрано место, оружие, время. Единственное вмешательство Гитлера касалось стратегического уровня (и то, когда исход сражения уже был решен). Гитлер с самого начала испытывал тревогу за эту операцию. И два генерала, которым он больше всего доверял, Гудериан и Модель, разделяли его опасения. Однако против них было весомое объединенное мнение профессионалов – Кейтеля, Цейцлера, Манштейна. Результат? Полное поражение, уничтожение танкового резерва, отход к Днепру и за него.
Недоверие Гитлера к кадровым офицерам подтвердилось наглядно и почти одновременно их поведением в Италии. Гитлер считал переворот, совершенный маршалом Бадольо, классическим примером поведения военной клики, которая без колебаний свергнет господство партии, как только потеряет уверенность в благоприятном исходе войны. В своем обращении по радио ночью 20 июля 1944 года Гитлер снова вернулся к этому, когда сказал о «попытке нанести удар в спину… как в Италии», и эта формула сравнения была подхвачена во всех приказах по частям и соединениям и без устали вдалбливалась командирами на фронтах в дни после покушения. Их преданности Гитлер никогда не доверял; их повиновение на поле боя, казалось, можно было обеспечить, только если не спускать с них глаз, ибо Гитлер не забыл 1941 год; их профессиональная компетентность, даже если им давали делать по-своему, была для него сомнительной.
