Мы уже показали, как Гудериан был недоволен всякими ограничениями, которые налагал на него К л ю г е. Теперь он использовал всякие уловки, чтобы найти повод или возможность не выполнять приказы своего командующего армией. Но если ему нужно было использовать всю свою танковую армию в качестве острия клина, то здесь ему непременно были нужны несколько пехотных дивизий Клюге – и для обеспечения совершаемого им окружения русской пехоты, и для защиты флангов выступа. Существовал только один способ получить эти пехотные дивизии, а именно – обратиться к Боку через голову К л ю г е. Но чтобы иметь основания для такой просьбы, Гудериану необходимо было убедить в том, что есть шанс, таящий огромные возможности; шанс, где счет идет на дни и часы. Теперь, добившись второго окружения русских под Смоленском и захвата Ельни, он считал, что у него есть такие основания. Собственно, даже кажется, что он добился той самой ситуации, на которую надеялись Бок и Гальдер
[47].
Потом Браухич сказал, что он «откладывал выяснение» этого вопроса – хода операций после разгрома русских войск, развернутых на границе, – в надежде «достичь своевременного соглашения». Но никакого выяснения и не требовалось. Гитлер, возможно, держал про себя или делился своей мечтой о новых Каннах только в своих застольных разглагольствованиях, но он никогда не делал секрета из своего отрицательного отношения к прямому наступлению на Москву и продолжал высказывать его даже после того, как это решение было закреплено Директивой № 33. «В настоящее время, – писал Гальдер 23 июля, – фюрер совершенно не заинтересован в Москве, только в Ленинграде». И двумя днями позже ссылка на важность Москвы была «полностью отметена им в сторону». Самое большее, чего смог добиться Браухич, было разрешение отсрочить выполнение директивы потому, что «мобильным силам группы армий «Центр», перед которыми фюрер поставил задачи, срочно требуется 10–14-дневный период отдыха для восстановления их боеспособности».
Но такое развитие событий имело два серьезных недостатка. Во-первых, даже если бы Боку и Гудериану удалось каким-то образом добиться положения, при котором им дали бы добро на наступление, оно бы все равно имело опасный импровизированный характер. Во-вторых, танковым группам в какой-то момент потребовались бы «периоды отдыха».
После 1945 года поборники идеи одного, узко направленного наступления на Москву могли свободно вентилировать свои взгляды. Всегда легче превозносить достоинства какой-нибудь гипотетической альтернативы, чем оправдывать осторожность и разочаровывающую реальность. А в данном случае к тому же сложилось так, что все люди, выступавшие против наступления в центре, уже скончались. Кейтель, Йодль, Клюге, сам Гитлер – у них не было времени написать оправдательные мемуары. Только Блюментритт, начальник штаба Клюге, остался жив, но на допросах он был уклончив
[48]. Хладнокровная оценка фактов покажет, насколько рискованным было положение немцев. Через Днепр перешло не более десяти их дивизий, и они ушли на расстояние свыше 120 миль от этой реки. Главные переправы, у Орши и Могилева, все еще находились в руках русских и удерживались силами большими, чем весь германский клин. А к северу и югу от выступа четыре русские армии еще имели силы, если не способность, двинуться по сходящимся направлениям и раздавить его корень. Более того, вся немецкая техника нуждалась в ремонте. Каждый танк двигался от польской границы своим ходом, а колесный транспорт, перевозивший топливо и боеприпасы, уже разваливался от плохих дорог.
Германская разведывательная служба имела достаточно точную картину положения в оккупированной русскими Польше. Однако она очень мало знала о положении за старой русской границей. Блюментритт говорит, что «мы не были готовы к тому, что увидели, потому что наши карты совершенно не соотносились с реальностью. Большое автомобильное шоссе от границы к Москве было не достроено – эта единственная дорога, которую человек с Запада мог назвать «дорогой». На наших картах все предполагаемые главные дороги были отмечены красным цветом, и казалось, что их много, но они часто оказывались просто песчаными проселками. Почти весь транспорт был на колесном ходу, и машины не могли ни съехать с дороги, ни двигаться по дороге, если грунт превращался в грязь. Дождь в течение одного-двух часов заставлял останавливаться все танковые войска. Это было необычным зрелищем – группы танков, растянутые на расстояние 100 миль и все застрявшие, пока не выйдет солнце и не высохнет земля.
Более того, оказывалось достаточно трудным обеспечить боеприпасами небольшого калибра наши полевые орудия дивизионной артиллерии – и тем более транспортировать более тяжелые орудия, которые потребуются для любых длительных позиционных боев, в которых пикирующие бомбардировщики уже показали себя недостаточной заменой. Поистине «шелковая нить» Клюге растянулась до того, что вот-вот лопнет, но более подходящей аналогией был бы велосипедист на проволоке. 2-я танковая армия должна была сохранять темп – свой баланс – или упасть. А теперь Тимошенко со своими силами – двадцать одной дивизией – был готов подбросить бревно поперек ее пути».
То, что русские считали свое положение крайне серьезным, видно по тому, что они уже бросили в битву на окружение под Смоленском четыре свежие танковые бригады (недавно оснащенные танками Т-34) вместо того, чтобы сберечь их для контрнаступления силами армий, стоявших под Вязьмой и Брянском. Есть некоторые данные о том, что ГКО уже думало о зимнем контрнаступлении. Но следовало предотвратить любой дальнейший развал фронта, чтобы можно было без помех накапливать резервные армии.
Представляется вероятным, что русские переоценивали численность находящихся против них сил и что события 18–19 июля лишили их всех иллюзий относительно перспектив ближайшего контрнаступления. Для Тимошенко сейчас было более чем когда-либо важно освободить дивизии, зажатые под Смоленском, и восстановить соединение с Оршей и фронтом вдоль северного отрезка Днепра. Четыре свежие танковые бригады, присланные неделю назад из резервной армии в район Смоленска, уже исчезли с такой же скоростью, как кубики льда в котле расплавленного свинца. Более того, конфигурация железных дорог делала невозможным повернуть брянскую армию лицом к западу.
