Очевидно, русская Ставка была полна решимости ограничить наступление Гудериана, даже ценой траты некоторой части своих драгоценных резервов свежих войск. Ибо в течение недели после разгрома 112-й дивизии разведка Гудериана выявила еще три части с Дальнего Востока – 108-ю танковую бригаду, 31-ю кавалерийскую и 299-ю стрелковую дивизии. В каждом случае русские вступали в короткие бои и тут же отходили, скрываясь в замерзших равнинах к югу от Оки. Однако их вмешательства было достаточно для того, чтобы парализовать мобильность 2-й танковой армии. В письме Гудериана в Германию к жене чувствуется его разочарование и раздражение:
«Ледяной холод, отсутствие крыши над головой, нехватка одежды, тяжелые потери людей и техники, отвратительное снабжение горючим – все это превращает обязанности командира в тяжкое бремя, и чем дольше это продолжается, тем более на меня давит огромная ответственность, которую я должен нести».
И еще:
«Мы еще только шаг за шагом приближаемся к нашей конечной цели в этом ледяном холоде, где все наши войска страдают от ужасного снабжения. Трудности нашего снабжения по железной дороге все возрастают. Это главная причина всех наших нехваток, так как без горючего наш транспорт не может двигаться. Если бы не это, мы были бы теперь гораздо ближе к цели».
Но к 28 ноября Гудериан был вынужден признать, что на подобное развитие событий оказывают влияние и другие факторы, кроме нехватки горючего.
Только тот, кто видел бесконечный простор русских земель, покрытых снегом, и чувствовал ледяной ветер, дувший над ними, кто ехал по этой земле часами, чтобы найти наконец утлое укрытие, только такой человек может справедливо судить о происходившем.
24 ноября Гудериан приехал в штаб-квартиру Бока, чтобы объяснить задержки в развертывании наступления своей группы. В Орше командир-танкист произнес долгую и резкую речь на тему условий, в которых вынуждены сражаться его люди, и закончил утверждением, что «…полученные мной приказы пришлось изменить, потому что я не видел способов выполнить их». Бок, который был болен, ответил, что он «информировал ОКХ устно о содержании предшествующих докладов Гудериана и что ОКХ полностью осведомлено об истинном характере условий на фронте». Гудериан упорствовал в своем «требовании» изменить приказ, и тогда Бок согласился позвонить Браухичу (тоже больному; у него случился серьезный сердечный приступ 10 ноября). Бок вручил сопротивлявшемуся танкисту вторую телефонную трубку, чтобы тот мог слышать разговор.
Утомление и плохое самочувствие умерили амбиции Бока, но, по-видимому, не повлияли на осмотрительность Браухича. В ответ на настоятельную просьбу Бока отменить наступление и перейти к обороне на надлежащих зимних позициях Браухич дал понять, что «просто не имеет права принимать решение». Единственное, на что согласился Браухич, было временно отложить более крупные цели наступления 2-й танковой армии и что Гудериан может ограничиться достижением рубежа Зарайск – Михайлов и блокированием Рязано-Уральской железной дороги.
Это явилось молчаливым признанием того, что в наступлении на Москву южный зубец клещей больше не действовал. Поэтому единственная надежда достичь русской столицы возлагалась на танковые войска 3-й и 4-й групп с северо-запада и на 4-ю армию Клюге, постепенно продвигавшуюся по обеим сторонам Смоленско-Московской дороги. По условиям первоначального плана Клюге не должен был начинать атаку до тех пор, пока обе танковые колонны не сомкнутся к востоку от столицы. Но очевидно, это стало просто невозможно, коль скоро Гудериан получил приказ не продвигаться за линию Рязано-Уральской железной дороги. Тем временем Рейнгардт своим дерзким ударом через канал Москва – Волга навлек на 3-ю танковую группу ряд ожесточенных атак против своего фланга со стороны сибирского резерва. За пять дней германское боевое расписание на севере так изменилось, что наступление вели только две танковые и одна моторизованная дивизии, а остальные танковые войска вели отчаянные оборонительные сражения вдоль своего северо-восточного фланга. В этих условиях главным было то, что атака Клюге всеми своими силами против русского центра и даже все наступление могли захлебнуться. Блюментритт дает крайне субъективное описание этих критических дней в штабе 4-й армии:
«Эти неблагоприятные условия [трудности у танковых дивизий на севере] подняли вопрос, должна ли 4-я армия участвовать в наступлении или нет. Каждую ночь Гёпнер звонил по телефону, настаивая на этом курсе; каждую ночь фон Клюге и я сидели допоздна, обсуждая вопрос, будет ли правильным прийти к нему на помощь. Фон Клюге решил, что нужно узнать мнение передовых войск – он был очень энергичным и активным командиром и любил быть в гуще солдат на передовой. Он объездил передовые посты и выслушал мнение младших офицеров и сержантского состава. Командиры взводов считали, что могут достичь Москвы. Через пять или шесть дней обсуждения и изучения обстановки фон Клюге решил совершить заключительную попытку вместе с 4-й армией».
В конце ноября в «Волчьем логове» фиксировали и другие новости на крайних флангах фронта. Нет сомнений, что они произвели сильное впечатление на Гитлера, упрочив его позицию по двум важным вопросам – в отношении наступательного потенциала русских и в отношении необходимости не спускать глаз со своих старших командиров. В начале ноября русские начали наступление против позиций Лееба на выступе Тихвин – Волхов. Целью этой операции было оттянуть германские резервы с Центрального фронта и с более дальним прицелом открыть зимой путь к полному снятию осады с Ленинграда. Однако эта операция была проведена плохо. Атаки, непременно фронтальные, выискивали не наиболее слабые места противника, а почему-то особо защищенные участки. Операцией руководили непосредственно из Москвы, а командиры на местах реагировали на события с деревянной ортодоксальностью, под задумчивыми взорами своих комиссаров и НКВД. Шли дни, росли потери русских из-за «категорических требований» нетерпеливой Ставки, а немцы почти не отступали со своих умело размещенных позиций. Оправдались все предсказания, касавшиеся поведения русских в наступлении. Стало казаться, что подготовка и огневая мощь любой немецкой дивизии могут найти себе ровню только на уровне корпуса Красной армии.
В то же время Тимошенко перешел в наступление на крайнем юге. Результаты здесь были совсем другими, потому что на этом театре военных действий армии Рундштедта (в отличие от армий Лееба, бездействовавших почти три месяца) были опасно растянуты. Сам Рундштедт сильно возражал против продолжения наступления в период, когда начались осенние дожди, и он официально заявлял о своем мнении не менее чем в трех случаях. Повлияла ли его позиция на энергию продвижения пехотных дивизий на восток – это вопрос, на который нет документальных свидетельств. На Клейста она не повлияла, и он с куда большим энтузиазмом, чем его начальник, выслушал сделанные Гитлером в середине августа указания «очистить Черноморское побережье и овладеть Кавказом». В итоге, пока 6-я армия оставалась блокированной перед Воронежем, 17-я растянулась между Днепром и средним течением Дона, а 11-я армия Манштейна была уведена с главного поля боя в попытке очистить Крым. Клейст продолжал гнать на восток свои потрепанные танки, за Миус, к Ростову, – самой восточной точке, достигнутой германской армией в 1941 году. Собственный отчет Клейста о своих операциях иногда внушает подозрения, особенно когда он повествует о сражениях, в которых он был разбит. Однако его версия неудачи у Ростова может быть принята. Это было первое поражение германской армии на всех театрах войны за все время. После обычных сетований на погоду и нехватку горючего Клейст пишет:
