Когда Лангбен с женой возвращались в Германию, они были арестованы на границе по приказу Шелленберга. Думая вначале, что это была какая-то уловка, чтобы замести следы, и все еще не сомневаясь в покровительстве рейхсфюрера СС, Лангбены особенно не протестовали и не сделали никаких немедленных попыток связаться с Гиммлером. Тем временем Шелленберг передал текст расшифрованной телеграммы «Гестапо-Мюллеру», заместителю Гиммлера, и человеку, который не делал секрета из своего желания занять кресло рейхсфюрера. Мюллер прекрасно знал, что надо делать с подобным обвинительным документом. Он немедленно показал его Борману. В тот же день рапорт лежал на столе у Гитлера.
Дела зашли так далеко, и это совершилось так стремительно, что, должно быть, Гиммлер был ошеломлен, когда ему представили факты относительно его эмиссара, которого он воображал ведущим переговоры с союзниками. К сожалению, с этого момента теряется след всех документированных свидетельств, и мы ничего не знаем о последнем акте. Должно быть, Гиммлеру удалось как-то выпутаться. Лангбен оставался в тюрьме, а позднее был переведен в концентрационный лагерь в Маутхаузене. Гиммлеру удавалось откладывать по тем или иным причинам суд над своим «другом», так что Шелленберг и Мюллер не могли получить никаких материалов на Попитца. Последний с незаурядным мужеством дважды пытался встретиться с Гиммлером и обеспечить освобождение Лангбена, но рейхсфюрер, естественно, отказывал ему в приеме.
Затем, после покушения 30 июля, Попитц был арестован
[101], а Лангбен осужден. Что бы ни сказал несчастный доктор в то время, осталось не услышанным – рейхсфюрер принял меры предосторожности. Письмо от Кальтенбруннера Ламмерсу является ярким примером того, как эсэсовский хвост вилял конституционной собакой:
«Насколько я понимаю, в Народном суде вскоре будет рассматриваться дело бывшего министра Попитца и адвоката Лангбена. Ввиду известных вам фактов, а именно: совещания рейхсминистра СС с Попитцом, прошу вас исключить присутствие публики в суде.
Надеюсь на ваше согласие и пришлю десяток моих коллег для присутствия в суде. Что касается любых других присутствующих, прошу дать мне право решать вопрос об их допуске».
СС наконец смогли позабавиться с Лангбеном (после того как он был приговорен к смерти) и мучили его «самыми варварскими и ужасающими способами», кончив тем, что ему оторвали половые органы.
Странной побочной деталью является то, что, по-видимому, Гиммлер не держал никакой обиды на Шелленберга за его роль в этом деле. Может быть, рейхсфюрер не знал, кто выдал его, или он считал, что виноват только Мюллер. Ведь двумя годами позднее Гиммлер обратился именно к Шелленбергу, предоставив главе СД ту же роль, которую играл Лангбен в Берне, – но говорить об этом – значит предвосхищать события апреля 1945 года.
Пока Лангбен в Берне зондировал возможности сепаратного мира, группа армий «Юг» медленно разваливалась под рядом мощных ударов, попеременно наносимых по всей длине ее фронта. 2 августа 4-я танковая армия зафиксировала такую интенсивность радиопереговоров русских, что доложила Манштейну о новом наступлении, «неизбежном через 2–3 дня». Воздушная разведка также показала, что еще больше русских танков перебрасываются на юг. Манштейн немедленно приказал вернуть 3-й танковый корпус с его двумя дополнительными дивизиями СС с Миуса, но не успела высохнуть краска на ленте буквопечатающего аппарата, как на рассвете 3 августа началась атака Ватутина.
Русские нанесли удар в стык 4-й танковой армии и оперативной группировки Кемпфа, к западу от Белгорода. В обоих соединениях не хватало танков, и они были вынуждены немедленно отступить. Большая часть их машин все еще была на ремонте или техническом обслуживании в переполненных полевых мастерских. Продвинувшись по разграничительной линии между этими соединениями, русские танки разошлись веером к западу и югу, расширив брешь между немецкими войсками, которая к 8 августа достигла ширины свыше 30 миль. 3-я танковая армия, находясь все еще на колесах, на железной дороге от Запорожья, была перенаправлена от Харькова на Полтаву, затем на Кременчуг. «Было ясно, однако, – писал Манштейн, – что никакие действия этих войск, да, собственно, и всей группы армий как целое, не смогут дать сколько-либо долгосрочного решения этой проблемы. Потери в наших дивизиях были уже тревожно высокими, а две дивизии полностью вышли из строя в результате постоянного перенапряжения… Теперь не может быть даже тени сомнения в том, что противник решил добиться немедленного наступления против германского южного крыла».
Как раз перед началом русского наступления Манштейн обратился в ОКХ, прося передислоцировать две танковые дивизии из соседних войск группы армий «Центр» Клюге на северное крыло своего фронта. Этот вопрос фигурировал на совещании у Гитлера, стенографическая запись которого сохранилась почти полностью. Кроме того, что она проливает косвенный свет и на другие вопросы, она представляет уникальный интерес, показывая, как на высшем уровне руководили военными действиями:
«Г и т л е р (который долго разглагольствовал о положении в Италии). …Я не знаю, где сам дуче. Как только я выясню, я прикажу моим парашютистам доставить его сюда. По-моему, все это правительство, как тогда в Белграде, – типичное для путча, и когда-нибудь оно рухнет, при условии, что мы немедленно среагируем. Я не могу принять мер, если не переброшу дополнительные части с востока на запад. В случае, если ваше наступление
[102] не сможет быть проведено, мы должны будем составить планы реорганизации вашей линии. Это ваши карты?
Ц е й ц л е р. Да. Размечены в соответствии с донесениями.
Г и т л е р. Будьте добры, объясните мне всю вашу позицию. Дело в том, что я не могу брать наши войска с любого места. Я должен брать политически надежные войска. Это значит, 3-ю танковую дивизию СС, которую я могу взять только из группы армий «Юг». Это значит, что вам придется прислать туда другие части, а эти части можно высвободить, только если ликвидировать все это дело, отдав весь этот выступ. Может быть, фронт тоже следует выпрямить в других, второстепенных местах.
К л ю г е. Но, мой фюрер, теперешнее положение таково, что здесь ощущается определенное давление сильных элементов. Однако оно не проявилось полностью, потому что у них [русских] были трудности с форсированием Оки. К сожалению, им удалось вчера добиться довольно глубокого вклинивания в полосе 34-й армии
[103]. Однако это сейчас компенсируется контрударом, хотя наши собственные силы там относительно слабы. Здесь был прорыв, в полосе 297-й дивизии, который можно было бы отчасти компенсировать отходом всей линии.
