Он не стал дожидаться, пока я отвечу.
– Нам остается еще один твердый орешек, едва ли не самый твердый: я имею в виду инструкцию. Она, понятно, была зашифрована. Настолько ли внимательно вы ее просмотрели, чтобы утверждать со всею уверенностью, что в ней содержалась ваша судьба с самой первой минуты? Все по очереди поступки и мысли?
– Пожалуй, нет, – сказал я, помедлив. – Это было невозможно. Я выхватил взглядом лишь несколько строк. Там было что-то о белых стенах и рядах коридоров и дверей, об ощущении потерянности, одиночества, которое меня преследовало. Эти фразы – я не помню их точно – словно кто-то выхватил у меня из головы…
– И это все, что вы успели прочесть?
– Да. То есть… время от времени люди, с которыми я встречался, определенным образом намекали на мои переживания, даже на мои мысли, скажем, начальник Отдела шифров, Прандтль. Я уже говорил об этом.
– Но он дал вам только образчик шифра, как… своего рода экспонат, как некий пример?
– Так это выглядело, но ведь там был ответ на вопрос, который я задал себе мысленно.
– А известно ли вам, что суеверные люди в критических обстоятельствах пытаются найти указания о своей дальнейшей судьбе, то есть как бы пророчества, открывая наугад Библию?
– Ну да, я слышал об этом…
– Но вы не верите, что это может помочь?
– Нет. Страницы открывает слепой случай.
– Так, может, и здесь был слепой случай?
– Слишком уж много этих случаев… – неохотно пробурчал я.
Я не верил ему. Все, что я мог, – это дать жалкое изложение фактов, но я не в силах был передать их демонический ореол, ощущение идиотизма и совершенства одновременно. Врач добродушно улыбался.
– То, о чем вы рассказали, – сказал он, – конечно, не было ни видениями, ни обманом чувств, ни галлюцинациями. Это всего лишь поспешность, нетерпеливость, торопливое желание понять все сразу, угадать, что вам предназначено, чего от вас хотят. Допускаю, что здесь пробуют развить в вас смекалку, всестороннюю наблюдательность, бдительность, цепкую память, критическое чутье – то самое интеллектуальное сито, что отделяет пшеницу от плевел, – и многие другие свойства и навыки, необходимые для выполнения того, что вам еще предстоит. Итак, это было не испытание, как вы выразились, но, скорее, тренинг, а тренинг, особенно излишне форсированный, может привести к переутомлению, что как раз и произошло в вашем случае.
Я молчал, заглядевшись в глаза черепа. Я был пуст и ко всему безразличен. К тому же улыбался он слишком сердечно.
– Прошу прощения за этот инцидент с одеждой, не упрежденный моим объяснением, – продолжал он, сияя доброжелательностью, – сестра, собственно, давно уже должна была ее принести, думаю, вот-вот принесет…
Он не переставал говорить, а во мне все упорней колотилась какая-то неотчетливая, бессловесная мысль, которую – я это чувствовал – я никогда не отважился бы высказать прямо.
– А у вас есть… э… отделение для нервнобольных? – внезапно спросил я.
Он моргнул за своими очками.
– Ну, разумеется, есть, – ответил он снисходительно, – есть у нас и душевная больничка, но всего на несколько коек… Вас это интересует? Ну что ж, говорят, устами безумца балакает дух эпохи, дескать, это концентрированное extractum millenii
[19], но в этом много преувеличения… хотя, если бы вы пожелали предпринять какие-то наблюдения, исследования, – я вовсе не против, ведь вам не обязательно так быстро нас покидать…
– Так я должен остаться?!
– Это было бы желательно, разумеется, на какое-то время. Хотя, конечно, я ни в коей мере вас не задерживаю.
– Вы подозреваете у меня?.. – спросил я спокойно.
Он вскочил. Ямочки бесследно исчезли.
– Да что вы! Никоим образом! Вы просто перетрудились, переутомились!! В доказательство я готов провести вас туда, ad altarem mente captorum
[20]. Правда, теперь там лишь горстка пациентов, случаи скорее банальные, к примеру, Catatonia Provocativa
[21], ну и разные там остаточные маниакальные идеи, нервные тики, навязчивое зырканье, агентурное раздвоение личности, многоразведочная дрожь – все это классические и в общем-то скучные случаи, – тараторил он без умолку, – с недавнего времени мы имеем один любопытный трехперсонный синдром, редкий казус, так называемая folie en trois – тройственное сопряжение, Dreieiniger Wahnsinn или The Compound Madness в терминологии заграничных авторов: двое без устали разоблачают друг друга, а третий кусает себе руки и ноги, чтобы оставаться нейтральным. Так что у него – вы понимаете? – reservatio mentalis
[22], только с осложнениями… Да. Кроме того, вас, возможно, заинтересует mania autopersecutoria, то есть мания само-допрашивания, – больной подвергает себя перекрестному допросу, случается, сорок часов подряд, до глубокого обморока… Ну и под конец, в качестве курьеза, – аутокрипсия…
– Да? – бросил я равнодушно.
– Больной спрятался в собственном теле, – пояснил доктор, зарумянившись от возбуждения, – и редуцировал свое самоощущение настолько, что считает себя молоточком – есть такая косточка в ухе, – а все остальное, все части тела, считает подосланными… Увы, теперь я не могу сопровождать вас… у меня обход в другом отделении… но вам все равно придется подождать, пока сестра принесет одежду. Может быть, тем временем посмотрите мою библиотеку? Чуть-чуть потерпите… извините великодушно…
Я стоял возле кресла, выпрямившись; мне было не по себе в этом слишком широком купальном халате с его слишком игривой расцветкой. Врач протянул мне теплую, сильную, хотя и пухлую, ладонь и сказал:
– Все будет хорошо. Поменьше предубеждений, побольше простоты, мужества – и все будет хорошо, вот увидите.
– Благодарю, – пробормотал я.
Улыбнувшись еще раз, он от дверей сделал ободряющий жест и вышел. Я ждал, стоя, но сестры все не было; я вернулся к столу и стал разглядывать череп. Он как-то особенно широко улыбался – полным набором длинных белых зубов. Я взял его в руки, почти бессознательно, и несколько раз щелкнул его нижней челюстью, устроенной на пружинках. С боков, на висках, имелись привинченные крючочки – весь верх, ровно отпиленный, снимался как крышка. Я не стал откидывать крючочки – такой, как есть, законченный, шаровидный, он был мне как-то больше по душе. Должно быть, его вываривали необычайно старательно – он сиял, словно покрытый тончайшим слоем жира, но блеск этот был сухим. Склизкость я почувствовал бы на ощупь.
Очень красиво выглядели бахромчато сцепленные между собой, точно сходящиеся теменные кости черепного свода. А основание, если его перевернуть, слегка напоминало лунный пейзаж – множество больших и малых костистых бугорков и брешей, остроконечных выступов, а посредине, там, где череп скрепляется с позвоночником, – обнесенная валом, большая, как кратер, дыра. «Интересно, где его позвоночник», – подумал я и сел перед ним, широко расставив на столе локти. Сестры все еще не было.
