Кухня московского обер-полицмейстера А. С. Шульгина «славилась беспримерной чистотой, а стол изысканными блюдами, за приготовлением которых он сам любил наблюдать. Под конец жизни Шульгин запутался в долгах и разорился… Последние годы он жил близ Арбата, в небольшом домике в три окна. Шульгин в это время сильно опустился, стал пить, и нередко можно было видеть, как бывший обер-полицмейстер, несмотря на чин генерал-майора, в засаленном халате колол на дворе дрова или рубил капусту».
Тайный советник П. И. Юшков, получив в наследство 10 тысяч душ крестьян, два дома в Москве, подмосковную дачу, 40 пудов серебра и брильянтов на 200 тысяч, «прожил все свое состояние на угощение и затеи».
Князь Д. Е. Цицианов, известный «своим хлебосольством и расточительностью, да еще привычкой лгать вроде Мюнхгаузена», «проев» огромное состояние, скончался в бедности. «Будучи очень щедрым и гостеприимным человеком, — запишет П. И. Бартенев со слов А. О. Смирновой-Россет, — он весь прожился, и его на старости лет содержала его прислуга. Он преспокойно уверял своих собеседников, что в Грузии очень выгодно иметь суконную фабрику, так как нет надобности красить пряжу: овцы родятся разноцветными, и при захождении солнца стада этих цветных овец представляют собой прелестную картину».
У московского приятеля Пушкина графа С. П. Потемкина «осталось огромное состояние после отца, но он все прожил самым глупым образом и до самой смерти был под опекой».
«Однажды Потемкин пригласил на обед приехавшего в Москву вел. кн. Михаила Павловича, и, желая принять и угостить его по-царски, он нанял на один день огромный дом Мамонова, совершенно старый и запущенный. Весь его реставрировал, убрал все комнаты. Устроил театр и залу для живых картин… Приглашая вел. кн. только на обед, он приготовил разные сюрпризы!
По окончании обеда просил князя в гостиную кушать кофе, ликер и фрукты. (За принесение которых он, при нас утром, вместо того чтобы дать мужику 20 коп. или стакан водки, имел глупость приказывать подать бутылку шампанского и почти насильно заставлял бедного мужика выпить стакан!»
Подобных примеров можно привести множество.
Иностранцев поражала расточительность русских бар. «Один стол буквально пожирает деньги, — пишет в 1803 году из Петербурга граф Жозеф де Местр. — Во всех домах только привозные вина и привозные фрукты. Я ел дыню в шесть рублей, французский паштет за тридцать и английские устрицы по двенадцати рублей сотня. На сих днях, обедая в небольшом обществе, распили бутылку шампанского. "Во сколько оно обошлось вам, княгиня?" — спросил кто-то. "Почти десять франков". Я открыл рот, чтобы сказать: "Дороговатое, однако, питье", — как вдруг моя соседка воскликнула: "Но это же совсем даром!" Я понял, что чуть было не изобразил из себя савояра, и умолк. А вот и следствие всего этого: среди колоссальных состояний прочие разоряются; никто не платит долги, благо правосудия нет и в помине».
«Несколько месяцев назад в Петербурге некто М. давал парадный обед, — сообщает в письме М. Вильмот. — Этот обед был настолько роскошен, что*** сказал ему: "Обед, должно быть, влетел вам в копеечку?" — "Вовсе нет, — ответил М., — он мне обошелся всего в 10 гиней (100 рублей)". — "Как так?" — "Да, — сказал, улыбаясь, М., — это стоимость гербовой бумаги, на которой я написал векселя"».
Жить роскошно в первую очередь означало иметь у себя дома изысканный стол. И. М. Муравьев-Апостол, по словам С. В. Скалон, «жил и роскошно, и вместе с тем просто; роскошь его состояла в изящном столе. Он, как отличный гастроном, ничего не жалел для стола своего, за которым чисто и франтовски одетый, дородный испанец maître d'hôtel
[97] ловко подносил блюда, предлагая лучшие куски, и объяснял, из чего они состояли».
Изысканные, роскошные обеды назывались в ту пору гастрономическими. Это определение часто встречается в мемуарах прошлого века.
«Дядя С. Н. Бегичев при богатстве своей жены мог бы жить роскошно в Москве, но так как он, подобно другу своему Грибоедову, не любил светских удовольствий, то всю роскошь в его домашнем обиходе составляли гастрономические обеды и дорогие вина, которые так славились, что привлекали в дом его многих приятных собеседников».
Гастрономические блюда не всегда отличались сложностью приготовления. В поваренных книгах и кулинарных пособиях того времени нередко можно встретить такую характеристику: «Блюдо это простое, но вполне гастрономическое».
Глава XI.
«У русских считается роскошью иметь за столом во всякое время изобилие в редчайших фруктах»
Подаваемые за обедом зимой фрукты и овощи поражали иностранных путешественников не только своим изобилием, но и вкусом.
«Обед продолжался почти четыре часа, — пишет М. Вильмот. — Были спаржа, виноград и все, что можно вообразить, и это зимой, в 26-градусный мороз. Представьте себе, как совершенно должно быть искусство садовника, сумевшего добиться, чтобы природа забыла о временах года и приносила плоды этим любителям роскоши. Виноград буквально с голубиное яйцо».
В другом письме она сообщает: «Мы ведем рассеянный образ жизни. Бесконечные балы, длящиеся по четыре часа кряду, обеды, на которых подаются всевозможные деликатесы, плоды совместного труда природы и человека: свежий виноград, ананасы, спаржа, персики, сливы etc… Забыла упомянуть, что сейчас в Москве на тысячах апельсиновых деревьев висят плоды».
Многие городские усадьбы московской знати славились теплицами и оранжереями. По словам Кэтрин Вильмот, «теплицы здесь — насущная необходимость. Их в Москве великое множество, и они достигают очень больших размеров: мне приходилось прогуливаться меж рядов ананасных деревьев — в каждом ряду было по сто пальм в кадках, а на грядках оранжереи росли другие растения».
Сохранилось описание оранжереи Алексея Кирилловича Разумовского в Горенках близ Москвы, сделанное в начале XIX века: «Мы вступили в оранжерею, под комнатами первого этажа находящуюся и в длину более 200 шагов простирающуюся. Мы очутились посреди искусственного сада из померанцевых и лимонных деревьев, состоящих в трех густых рядах и составляющих длинные аллеи… Все дерева украшались плодами, хотя в нынешнем году снято оных более трех тысяч…»
Вошла в историю и оранжерея Льва Кирилловича Разумовского в имении Петровское-Разумовское. Как пишет М. Г. Назимова, «в Петровском граф потерял даже то, что никакими деньгами восстановить нельзя было, а именно чудную оранжерею. В ней было до пятидесяти редких экземпляров лимонных и апельсинных деревьев. Оранжерею подожгли крестьяне с двух концов, уже после ухода француза, озлившись на садовника, который выговаривал им за их равнодушие и отсутствие желания поспешить на помощь, чтобы удалить следы беспорядков, совершенных французами».
Если в Москве цитрусовые — апельсины и лимоны — можно было увидеть в оранжереях, то в Петербурге они были исключительно привозные, поэтому и стоили там недешево.
П. Свиньин сокрушался: «…нынче нельзя никому благопристойно позвать на обед без устриц, фазанов, апельсинов, шампанского и бургонского. А все это чужеземное и стоит звонкой монеты!».
