Представления на темы мифологии были особенно популярны; подробное описание такого мифологического балета можно встретить в «Метаморфозах» Апулея: «На сцене высоким искусством художника сооружена была деревянная гора наподобие той знаменитой Идейской горы, которую воспел вещий Гомер; усажена она была живыми зелеными деревьями, источник, устроенный на самой вершине руками строителя, ручьями стекал по склонам, несколько козочек щипали травку, и юноша, одетый на фригийский манер в красивую верхнюю тунику и азиатский плащ, который складками ниспадал по его плечам, с золотой тиарой на голове, изображал пастуха, присматривающего за стадом. Вот показался прекрасный отрок, на котором, кроме хламиды эфебов на левом плече, другой одежды нет, золотистые волосы всем на загляденье, и сквозь кудри пробивается у него пара совершенно одинаковых золотых крылышек; кадуцей указывает на то, что это Меркурий. Он приближается, танцуя, протягивает тому, кто изображает Париса, позолоченное яблоко, которое держал в правой руке, знаками передает волю Юпитера и, изящно повернувшись, исчезает из глаз. Затем появляется девушка благородной внешности, подобная богине Юноне: и голову ее окружает светлая диадема, и скипетр она держит. Быстро входит и другая, которую можно принять за Минерву, на голове блестящий шлем, а сам шлем обвит оливковым венком; щит несет и копьем потрясает – совсем как та богиня в бою.
Вслед за ними выступает другая, блистая красотой, чудным и божественным обликом своим указуя, что она – Венера, такая Венера, какой была она еще девственной, являя совершенную прелесть тела обнаженного, непокрытого, если не считать шелковой материи, скрывавшей восхитительный признак женственности. Да и этот лоскуток нескромный ветер, любовно резвяся, то приподнимал, так что виден был раздвоенный цветок юности, то, дуя сильнее, плотно прижимал, отчетливо обрисовывая сладостные формы. Самые краски в облике богини были различны: тело белое – с неба спускается, покрывало лазурное – в море возвращается. За каждой девой, изображающей богиню, идет своя свита: за Юноной – Кастор и Поллукс, головы которых покрыты яйцевидными шлемами, сверху украшенными звездами (но близнецы эти были тоже молодыми актерами). Под звуки различных мелодий, исполнявшихся на флейте в ионийском ладу, девушка приблизилась степенно и тихо и благородными жестами дала понять пастуху, что, если он присудит ей награду за красоту, она отдаст ему владычество над всей Азией. С тою же, которую воинственный наряд превратил в Минерву, была стража – двое отроков, оруженосцев войнолюбивой богини, Страх и Ужас; они пританцовывали, держа в руках обнаженные мечи. За спиной у нее – флейтист, исполнявший дорийский боевой напев, и, перемежая гудение низких звуков со свистом высоких тонов, игрой своей подражал трубе, возбуждая желание к проворной пляске. Нетерпеливо встряхивая головою, она выразительными жестами, резкими и стремительными, показала Парису, что если он сделает ее победительницей в этом состязании красавиц, то станет героем и знаменитым завоевателем.
Но вот Венера, сопровождаемая восторженными криками толпы, окруженная роем резвящихся малюток, сладко улыбаясь, остановилась в прелестной позе на самой середине сцены; можно было подумать, что и в самом деле эти кругленькие и молочно-белые мальчуганы только что появились с неба или из моря: и крылышками, и стрелами, и вообще всем видом своим они точь-в-точь напоминали купидонов; в руках у них ярко горели факелы, словно они своей госпоже освещали дорогу на какой-нибудь свадебный пир. Стекаются туда вереницы прелестных невинных девушек, отсюда – грации грациознейшие, оттуда – оры красивейшие, бросают цветы и гирлянды, в угоду богине своей сплетают хоровод милый, госпожу услад чествуя весны кудрями. Уже флейты со многими отверстиями нежно звучат напевами лидийскими. Сладко растрогались от них сердца зрителей, а Венера, несравненно сладчайшая, тихо начинает двигаться, медленно шаг задерживает, медлительно спиной поводит и мало-помалу, покачивая головою, мягким звукам флейты вторить начинает изящными жестами и поводить глазами, то томно полузакрытыми, то страстно открытыми, так что временами одни только глаза и продолжали танец. Едва лишь очутилась она перед лицом судьи, движением рук, по-видимому, обещала, что если Парис отдаст ей преимущество перед остальными богинями, то получит в жены прекрасную женщину, похожую на нее самое. Тогда фригийский юноша от всего сердца золотое яблоко, что держал в руках, как бы голосуя за ее победу, передал девушке.
После того как окончился суд Париса, Юнона с Минервой, печальные и обе одинаково разгневанные, уходят со сцены, выражая жестами негодование за то, что их отвергли. Венера же, в радости и веселье, ликованье свое изображает пляской со всем хороводом. Тут через какую-то потаенную трубку с самой вершины горы в воздух ударяет струя вина, смешанного с шафраном, и, широко разлившись, орошает благовонным дождем пасущихся коз, покуда, окропив их, не превращает белую от природы шерсть в золотисто-желтую – гораздо более красивую. Когда весь театр наполнился сладким ароматом, деревянная гора провалилась сквозь землю»
[46].
О пантомиме и сопровождавших ее танцах Лукиан написал сочинение, из которого ясно (О танцорах, 2 и 5), что из многочисленных сюжетов наибольшей популярностью пользовались те, в которых присутствовали эротические сцены. Естественно, и в те времена находились люди, которые реагировали на подобные зрелища как педанты, скрывавшиеся под маской философии, представитель которых, некий Кратон, высказывал примерно следующее: «Однако, любезнейший господин, как можно простить вас и что должен всякий подумать о вас, который имеет лишь поверхностные представления о философии, видя, как вы, пренебрегши высокими науками в окружении мудрых людей, сидите, услаждая слух звуками свирели, когда вы смотрите на разряженных мужчин, которые снуют вокруг в женском платье и самыми похотливыми движениями изображают самых знатных женщин древности – Федру, Партенопу, Родопу, и как еще можно назвать эту толпу негодников, дующую в трубы, поводящую бедрами и отбивающую такт ногами», и в другом месте: «Право, только вообрази, что я с моей длинной бородой и седыми волосами очутился бы в толпе глупых женщин и взбалмошных мужчин, аплодируя непристойным телодвижениям негодника-приятеля, и что я кричал бы при этом «Браво!», «Брависсимо!» с непристойно явным удовольствием».
Среди сюжетов, упомянутых здесь Лукианом, присутствуют сюжеты с инцестом, такие, как любовные отношения Демофона (которого Лукиан неверно называет Акамом) с его сестрой Филлидой; Федры с ее пасынком Ипполитом; Скиллы с ее отцом Миносом. Конечно, в Греции не было недостатка в гомосексуальных отношениях; из интриг с мальчиками, танцевавшими на сцене, Лукиан упоминает историю Аполлона и Гиацинта. Многочисленные сцены, представленные в пантомиме, описаны у Лукиана на нескольких страницах; здесь мы встретим почти все эротические сюжеты греческой мифологии (на удивление много), которые были использованы в пантомиме.
Под покровом мифологии были представлены даже любовные сцены с животными. Самой знаменитой пантомимой была «Пасифая». Пантомима рассказывала о том, как Посейдон, оскорбленный тем, что его отвергла жена критского царя по имени Пасифая, внушил ей непреодолимую страсть к очень красивому быку. Знаменитый строитель Дедал пришел ей на помощь, сделав из дерева корову, обтянутую настоящей шкурой. Пасифая забиралась внутрь этой коровы и таким образом сношалась с быком, от которого она родила знаменитого Минотавра, чудовищного полубыка-получеловека (Овидий. Наука любви, ii, 24).
