– Надо же, – удивился я – Думал, вы с Шурфом нарочно не стали менять полицейские правила – ну, например, чтобы Бубута не воспринял новые поправки к инструкции как официальное разрешение совать нос в магические дела и арестовывать по несколько сотен играющих школьников в день. А вы просто забыли!
– Понимаю твое удивление. И даже отчасти его разделяю – теперь, задним числом. Но, справедливости ради, работы у нас тогда было столько, что сэр Шурф далеко не всегда откликался на собственное имя. А я на свое откликался чрезвычайно охотно, зато то и дело непроизвольно проваливался на Темную Сторону, хотя был совершенно уверен, что научился контролировать себя в этом вопросе много лет назад. Подозреваю, дело вовсе не в ее магнетическом притяжении, просто мой организм пытался сбежать туда, где совершенно точно нет никакой работы… Однако леди Умата не промах! Я знал, что у нее обширные связи при дворе, но даже не предполагал, что она сумеет уговорить кого-то из служащих Королевского Архива порыться ради нее на полках с особо секретными документами и удостовериться, что никаких поправок к полицейским инструкциям, написанных позже первого года Эпохи Кодекса, там нет. Или она просто так, наугад рискнула – а вдруг выгорит? Нет, все-таки вряд ли. После стольких лет придворной службы так легкомысленно себя не ведут.
– Все-таки она странная, – сказал я. – Замутить интригу ума хватило. А заранее догадаться, что с тобой лучше не связываться – нет. По идее, у тебя такая репутация, что…
– Просто у меня несколько репутаций, – усмехнулся Джуффин. – Та, которая предназначена для населения, действительно достаточно скверная, чтобы способствовать поддержанию какого-никакого порядка на вверенной мне территории. Но моя репутация при Королевском дворе – совсем другое дело. Там я известен как человек, который уважает сильных противников и умеет с ними договариваться. Что, собственно, чистая правда. Другое дело, что мои представления о силе противника далеко не всегда совпадают с его мнением о себе. Вот и леди Умата несколько переоценила свои возможности. Решила, будто вертеть мной не намного трудней, чем, скажем, главным Церемониймейстером Его Величества. Если она настолько умна, как о ней отзываются, через полчаса она поймет, что это не совсем так. И сделает пометку напротив моего имени: «Не связываться до кардинального изменения расстановки сил». То есть следующая попытка навязать мне свои правила игры состоится не раньше, чем через несколько лет. Ладно, пусть. Я не против мелких служебных интриг, если они происходят нечасто и достаточно остроумны и разнообразны, чтобы не надоесть уже на второй раз.
– Леди Кайрену очень мучает, что ее способности к Очевидной магии оставляют желать лучшего, – сказал я. – Даже мне успела пожаловаться, как это обидно и неприятно. Конечно, неудивительно, что она не хочет руководить расследованием магических преступлений. По дюжине раз на дню снова и снова убеждаться в своей некомпетентности на фоне блестящих успехов собственных подчиненных – для этого надо иметь очень крепкую психику. А еще лучше, непрошибаемо твердую голову. Как у генерала Бубуты, например.
– Вот об этом ей следовало подумать раньше, – отрезал Джуффин. – Никто ее на Бубутино место силком не тащил, сама добилась; причем, как я понимаю, ценой немалых стараний… С другой стороны, лично я вижу в ее положении множество преимуществ. В частности, исключительной силы мотивацию совершенствоваться в доступных ей древних магических практиках драххов, одновременно изучать теоретическую часть Очевидной магии, благо экспертом в этой области можно стать и не колдуя, перенимать у Трикки методы сыскного дела и соответствующим образом перестраивать работу ума. Все это вместе удачно компенсирует досадную неспособность леди часами бегать по потолку, изрыгая из пасти огненных драконов, для начальницы Столичной полиции, честно говоря, совсем не критичную. Никто ее этим не попрекнет.
– Мне кажется, ей хочется именно по потолку и с драконами, – невольно улыбнулся я.
– Конечно, ей хочется, – согласился Джуффин. – Но далеко не все люди непременно получают то, чего хотят. Смиряться с этим фактом совсем необязательно, однако всем нам приходится учиться с ним более-менее мирно сосуществовать. Даже тебе, сэр Макс, придется – вот прямо сейчас. Не сомневаюсь, что ты запланировал стать невидимым, усесться в дальнем углу и насладиться нашей с леди Уматой поучительной беседой, но этого удовольствия я тебя лишу. Не столько по злобе, сколько из сострадания к своей будущей собеседнице. Она пока не нагрешила на такого могущественного врага, как ты.
– Да ладно тебе, почему сразу врага-то?
– Потому что когда люди испуганы, злы, растеряны или просто смущены, они часто говорят глупости. А именно это ты почему-то прощаешь окружающим наименее охотно. Хотя слова это всего лишь слова.
– Это да, – согласился я. – На чужие глупости я до смешного злопамятен. Некоторые, особо одиозные, даже много лет спустя могу пересказать слово в слово, как буривух.
– Буривухи не бывают злопамятными, – укоризненно возразил Куруш. – Мы запоминаем вообще все, что было сказано в нашем присутствии, а не только то, что нас рассердило. Иначе как, скажи на милость, мы запоминали бы, например, номера домов? Уж они-то даже у людей не вызывают никаких эмоций.
– Еще как вызывают. Леди Тайяра рассказывала, у нее был коллега, математик, которого бесили четные числа. Говорил: «Какие-то они слишком послушные, как будто ко всем подлизываются, заранее соглашаясь по первому требованию аккуратно, без остатка поделиться на два». Но работать это ему, как ни удивительно, не мешало. Он просто представлял себе, что все математические действия с четными числами – это своего рода пытки. А с нечетными – ласки. И прекрасно проводил время за вычислениями, иной судьбы не желал.
– Все люди странные существа, но те из вас, кто нашел способ получать удовольствие от своих странностей, вызывают у меня большое уважение, – признался буривух.
* * *
Хотелось бы сказать, что после того, как жестокосердный Джуффин выставил меня из своего кабинета перед самым появлением шантажистки, я мучился любопытством до самого вечера и так извелся, что к полуночи окончательно исхудал, поседел и умер, но это будет не совсем правда. То есть любопытством я действительно мучился – первые полчаса. А потом меня милосердно отвлекли. И продолжали отвлекать, да так качественно, что к полуночи я не поседел и не умер, а просто устал – в основном от непомерно энергичного себя – до такой степени, что вернулся домой Темным путем. То есть, минуя чреватую счастьем человеческого общения гостиную, сразу на крышу, перевести дух.
Способов перевести дух я знаю немало, но, по моему опыту, на этой стадии утомления мне помогает только один: лечь на спину и смотреть в небо. Это все. Дополнительные удовольствия следует отложить на потом: от них в голове зарождаются мысли, а это совершенно лишнее, когда устала именно голова.
Поэтому я лежал на крыше и пялился в условно звездное, а на самом деле почти сплошь затянутое низкими зимними тучами небо, наслаждаясь совершенно физическим ощущением постепенного опустошения своей башки. Мысли и впечатления вылетали из нее одна за другой и, надо полагать, смешивались с тучами, придавая тем густоты и объема; не то чтобы я действительно верю, будто покинувшие меня мысли превращаются в тучи, но это очень приятно воображать.
