Хитрость заключалась в том, чтобы прикрепить эту улавливающую плату к самой панели. Для того чтобы сделать это, нужно было удалить из панели четыре из 111 крошечных винтиков, чтобы получились отверстия, куда мы могли бы ввинтить установочные стойки, которые держали улавливающую плату. Поскольку эти четыре винтика будут удалены до того, как появится улавливающая плата, нам нужно было придумать способ поймать винты, шайбы и засохший клей. Каждый из них предстояло удалять, используя наконечник-уловитель, надетый на конец нашего инструмента. Этот наконечник захватывает головку винта зубцами и удерживает его. Когда мы нажмем спусковой крючок, винт останется прицепленным к наконечнику-уловителю, и тогда мы осторожно снимем его и перейдем к следующему.
Но все еще остается проблема с шайбой, которая все-таки может улететь. Планировалось установить фиксатор для шайбы, разрезное кольцо, которое просовывалось под головку винта и смыкалось вокруг него. Когда винт выйдет наружу, фиксатор для шайбы удержит ее на месте. Затем мы используем приспособление для извлечения шайбы, чтобы убрать и шайбу, и фиксатор, и очистим место для установки опорных стоек улавливающей платы. Когда она будет прикреплена, мы вывинтим оставшиеся 107 винтиков, уберем панель, снимем резиновую прокладку, обрежем провод заземления, заменим старый блок питания на новый и, наконец, установим новую панель. Ее установить гораздо проще. Она работает как радиатор без 111 винтиков и снабжена всего двумя защелками, которые нужно установить на место. Спасибо Господу за его маленькие благодеяния!
Когда прошло назначение экипажа, Грунсфелд стал специалистом по ВКД-1, который должен был руководить тремя выходами в открытый космос, а я — специалистом по ВКД-3, руководящим двумя выходами. Дрю работал в паре с Грунсфелдом, а Буэно — со мной. В точности по Грунсфелду «Хаббл» будто понял, что мы собираемся его ремонтировать, так что посыпались новые поломки. Через три месяца после нашего назначения в полет у обзорной камеры произошел отказ электронного оборудования, в результате чего перестали работать два из трех ее каналов. Как и регистрирующий спектрограф, обзорную камеру предстояло вскрыть и установить на нее новый блок питания, и точно так же никто не предполагал, что это когда-либо придется делать. Но, по крайней мере, этот ремонт был проще. Чтобы получить доступ к прибору, надо было, используя похожий улавливающий механизм, открутить всего 32 винта, а не 117. Теперь нужно было разработать план этого ремонта и добавить его в расписание ВКД. После того как все утрясли, Грунсфелда и Дрю назначили на установку широкоугольной камеры 3, нового спектрографа космического излучения и ремонт обзорной камеры. Нам с Буэно достались ремонт регистрирующего спектрографа и замена блоков гироскопов ориентации, в которых находилось шесть гироскопов. Каждая команда должна была заменить по одной аккумуляторной батарее и произвести прочий текущий ремонт.
Я был рад, что нам с Буэно достался ремонт спектрографа. Я хотел получить это задание. Я не должен этого говорить. Я должен говорить только о команде и о том, как был счастлив играть в ней свою роль и так далее, но, если я хочу быть честным, то должен сказать, что хотел эту работу так сильно, как ничего никогда не хотел. С тех пор как Грунсфелд озадачил меня непилотируемой экспедицией, я все время чувствовал, что этот полет будет свиданием с судьбой. Все трудности и препятствия, которые были у меня на жизненном пути, настигнут меня здесь, а ремонт спектрографа — если мы его потянем — будет самой запутанной, искусной и сложной работой, которая когда-либо проводилась в открытом космосе. Это была возможность сделать что-то, чего никто и никогда не делал в космосе.
Ремонт регистрирующего спектрографа был таким сложным, что инженеры, работающие с «Хабблом», сконструировали специально для нас, отдельно от копии в Центре Годдарда и макета в бассейне, модель спектрографа, чтобы мы тренировались на ней в Хьюстоне. У нас было отдельное помещение, расположенное через холл от нашего офиса, мы называли его «пристройкой». Там находилась модель спектрографа, перчатки от космических скафандров и полный набор инструментов. Как только выпадала свободная минутка, мы с Буэно и Дрю тренировались. Я должен был заниматься всей деликатной работой по ремонту, Буэно мне помогал, а Дрю зачитывал контрольный лист. Не знаю, сколько прогонов мы сделали, должно быть, сотни. Удалить скобу. Установить опоры платы. Убрать ручку. Установить улавливающую плату. Снова, снова и снова.
Буэно был моим напарником по ВКД, а Дрю — тем человеком, голос которого звучит у меня в наушниках. Мы с ним достигли нечто вроде слияния разумов. Он говорит мне, что делать, я делаю, как будто у нас один мозг на двоих. Мы разработали наш собственный язык. Ремонт был таким запутанным и сложным, что каждый пункт в наших контрольных листах был разбит на полдюжины маленьких шагов, чтобы все исполнялось идеально. Права на ошибку не было. Дрю словами давал мне опорные сигналы из нашего снабженного пометками контрольного листа, и я выполнял. А потом мы делали все это снова, снова и снова. Между нами возникла настоящая дружба. Я начал понимать, что был совершенно не прав по поводу этого парня, когда мы только познакомились. Его легкое отношение ко всему происходило из внутренней уверенности в себе и природных способностей, но он был предан работе и относился к ней добросовестно. Я знал, что, если что-то пойдет не так, он прикроет меня. Много времени мы провели за разговорами о том, что может пойти не так. Подобные разговоры можно вести о любом полете, но особенно актуально это было именно для нашей экспедиции. Мы снова и снова отрабатывали новые методы осмотра и ремонта системы теплозащиты. Мы проводили многие часы, сидя за столами в переговорных, выполняя прогоны нештатных ситуаций, обсуждая сценарии выживания — как мы, в ожидании спасательной экспедиции, будем питаться орехами и протеиновыми батончиками. Были, конечно, такие возможные аварийные ситуации, как, например, утечка ракетного топлива, которые мы даже не пытались отрабатывать. Если уж такое случится, выжить после этого никак не получится. Приятного в этом ничего не было, но это потребовалось, чтобы сплотить нас как экипаж. Мы знали, что ввязались в опасное предприятие, но мы были вместе, и нам предстояло либо пройти через все это как команда, либо вообще не пройти.
К тому же в этом полете у нас было четыре новичка. В 109-й у нас был отличный экипаж, но в нем имелось пять ветеранов, некоторые из них летали по три-четыре раза. А в полете всегда веселее с новичками, потому что для них все вокруг вызывает множество эмоций. Из-за катастрофы «Колумбии» новички несколько лет дожидались своей очереди. Они знали, что о полете к «Хабблу» мечтают все, но также знали, что, поскольку программа Space Shuttle сворачивается, это может быть их первый и последний полет в космос. Когда я летел в первый раз, я предполагал, что полечу еще. В этот раз было очень четкое ощущение: «Надо ценить то, что имеешь». Экспедиция STS-109 прошла отлично, но это было обычное дело, астронавты делали то, для чего их вообще взяли на эту работу. Мы не знали, что программа Space Shuttle канет в Лету. Мы не знали, что эта глава истории подходит к концу и мы должны ценить каждое ее мгновение. В этот раз никто не переставал ценить то, что происходит.
Каждый в НАСА переживал за успех нашего дела. Майк Гриффин сказал, что, если нам что-то — что угодно — нужно, мы можем звонить непосредственно ему. Поддержка, которую нам давала команда «Хаббла», была просто невероятной. Что бы нам ни понадобилось, мы это получали. Если этого не было, они тут же что-то придумывали. Нам был нужен более легкий автоматический инструмент. Они сделали для нас принципиально новую вещь просто потому, что нам надо было сбросить полкило веса. Нам был нужен новый миниатюрный инструмент, чтобы откручивать эти крошечные винтики. Они его для нас сделали. В общем и целом специально для ремонта регистрирующего спектрографа разработали и сделали больше сотни новых инструментов. Мы словно вернулись в дни «Аполлонов»: не важно, сколько это стоит, главное — все сделать.
