Лафайет, сделав в несколько дней пятьдесят лье по дурным дорогам, прибыл в Бувьен и узнал там о неудаче в Лилле и Валансьене. Он убедился, что вторжение не удалось, и правильно решил, что не останется ничего лучшего, как отступить. Рошамбо жаловался на опрометчивость и неудобство мер, предписанных ему самым решительным образом. Не желая плясать под дудку министров и быть пассивным орудием в деле, которым он должен был бы сам руководить, он подал в отставку. С этого момента французская армия встала в оборонительное положение. Защита границ была разделена между двумя корпусами, из которых один, доверенный Лафайету, растянулся от моря до Лонгви, а другой, под начальством Люкнера, от Мозеля до Юры. Лафайет отдал левое крыло своей армии под начальство Артура Диллона, а правое его крыло прикасалось к армии Люкнера, помощником которого на Рейне был Бирон. В таком положении французы ожидали появления союзников.
Первые неудачи увеличили несогласие между фельянами и жирондистами. Генералы относили неудачи к плану Дюмурье, министры — к тому, как этот план выполнялся генералами, назначенными еще при Нарбонне и принадлежавшими к партии конституционалистов. Якобинцы обвиняли контрреволюционеров в том, что они были причиной бегства своими криками „Спасайся, кто может“. Нескрываемая ими радость, их надежда на скорое вступление союзников в Париж, на возвращение эмигрантов, на восстановление старого режима усиливала подозрение якобинцев. Подозревали, что двор, увеличивший королевскую стражу с тысячи восьмисот человек до шести тысяч и набравший ее исключительно из противников революции, был в согласии с коалицией. Говорили о тайном совете, под названием австрийского, но существование его доказать не могли. Недоверие дошло до наивысшей степени.
Собрание приняло тотчас же меры, отвечавшие духу партии: оно перешло на поприще войны, и жирондистам пришлось согласовать свое поведение значительно менее со справедливостью, чем с общественной безопасностью. Собрание объявило свои заседания непрерывными и распустило наемную стражу короля. Постоянно возобновляемые смуты духовенства заставили Собрание издать декрет об изгнании мятежных священников из страны. Все это было сделано, чтобы в одно и то же время не иметь на руках усмирения внутреннего врага и борьбы с коалицией. Чтобы загладить последние поражения и иметь на границе запасную армию, Собрание приняло 8 июня предложение военного министра Сервана устроить под Парижем лагерь из 20 000 человек, собранных из департаментов. В то же время оно старалось поднять дух народа революционными праздниками и начало вооружать толпу пиками, находя такую помощь небесполезной в опасности.
Все эти меры были приняты не без протеста конституционной партии. Она противилась устройству лагеря под Парижем в двадцать тысяч человек, считая его войском партии, призванным против Национальной гвардии и трона. Штаб Национальной гвардии протестовал, а потому состав его был изменен в угоду господствующей партии. В состав новой гвардии были введены роты, вооруженные пиками. Конституционалисты были еще более недовольны этой мерой, вводившей низший класс в их ряды; она, казалось им, была принята с целью заменить буржуазию чернью. Наконец, конституционалисты открыто осуждали изгнание духовенства как карательную меру.
С некоторых пор Людовик XVI сделался холоднее к своим министрам, ставшим, в свою очередь, к нему более требовательными. Они требовали, чтобы он допустил к своей особе присягнувших священников, показав таким образом свое одобрение гражданскому устройству духовенства и удалив этим предлог для смут. Король настойчиво отказался, решив не делать больше никаких уступок в деле религии. Последние декреты окончательно порвали его связь с жирондистами; несколько дней он ничего не говорил о них и никому не давал узнать своих мнений на этот счет. В это время Ролан написал ему свое знаменитое письмо об его конституционных обязанностях, письмо, в котором он умолял монарха сделаться искренно королем революции и этим успокоить умы и упрочить свою власть. Это письмо окончательно рассердило короля, решившего еще раньше порвать с жирондистами. В этом намерении его поддерживал Дюмурье, покинувший свою партию и образовавший с Дюрантоном и Лакостом партию, враждебную Ролану, Сервану и Клавьеру. Дюмурье, как ловкий честолюбец, советовал Людовику XVI отставить министров, которыми он был недоволен, но в то же время утвердить ради популярности декреты. Дюмурье выставил ему декрет против духовенства, как выгодный для их безопасности. Изгнание обеспечивало их от более жестоких карательных мер. Он предлагал предотвратить революционные последствия от устройства двадцатитысячного лагеря, отправляя батальоны, по мере их прибытия, в действующую армию. На этих условиях Дюмурье согласился взять портфель военного министра и выдержать натиск своей собственной партии. Но Людовик XVI, приняв отставку министров 13 июня, не утвердил декретов. Дюмурье уехал в армию, потеряв всякое уважение своей партии. Собрание постановило объявить Ролану, Сервану и Клавьеру чувство сожаления от имени нации по поводу их отставки.
Король выбрал новых министров из партии фельянов: Сипьон Шамбона стал министром иностранных дел, Терье-Монтей — внутренних, Больё — финансов, Лажар — министром военным; Лакост и Дюрантон остались во главе министерств юстиции и морского. Все эти люди не обладали ни именем, ни влиянием, и сама их партия приближалась к концу своего существования. Конституционное положение, при котором она могла господствовать, все более и более изменялось в революционное. Каким образом партия законности и умеренности могла удержаться между двумя крайними и воинственными партиями, из коих одна приближалась извне для уничтожения революции, а другая во что бы то ни стало решила ее защитить! Фельяны были лишними при таком положении вещей. Король, чувствуя их слабость, надеялся в то время только на Европу, и Мале-Дюпан был послан к коалиции с секретным поручением.
Между тем все те, которых опередила народная волна и которые принадлежали по своим убеждениям к началу революции, соединились для усиления этого слабого отсталого направления. Монархисты, во главе которых стояли Лалли-Толендаль и Малуэ, некогда бывшие главными членами партии Неккера и Мунье, фельяны, управляемые прежним триумвиратом Дюпора, Ламета и Барнава, и, наконец, Лафайет, имевший громкую конституционную репутацию, старались обуздать клубы и укрепить законный порядок и королевскую власть. Якобинцы много волновались в это время, их влияние делалось огромным, они были во главе партии народа. Чтобы их обуздать, надо было им противопоставить прежнюю партию буржуазии; но эта партия была расстроена, и ее могущество падало с каждым днем. Чтобы поддержать ее, Лафайет написал 16 июля из лагеря в Мобеже письмо Собранию, в котором он доносил на партию якобинцев; он требовал уничтожения господства клубов, независимости и утверждения конституционной монархии и убеждал Собрание от своего имени, от лица войска и во имя всех друзей свободы употреблять для защиты общественной безопасности только законом определенные средства. Это смелое письмо возбудило горячие разногласия между правой и левой сторонами Собрания. Несмотря на чистые и бескорыстные побуждения, это письмо со стороны молодого генерала, стоявшего во главе целой армии, показалось поступком, достойным Кромвеля, и с этого времени репутация Лафайета, которую до сих пор щадили его враги, подверглась нападкам. Если говорить о его поступке с точки зрения политики, он был только неосторожен. Жирондистов, удаленных из министерства, остановленных в своих мероприятиях ради общественной безопасности, незачем было еще дольше возбуждать; тем более не следовало Лафайету, в интересах своей партии, тратить понапрасну свое влияние.
