Жиронда решилась ради своей безопасности и безопасности революции завоевать обратно свое влияние, не выходя, однако, из дозволенных конституцией средств. Ее целью не было низвержение короля, как это стало впоследствии, а она только хотела вернуть его в свою среду. Для этого она прибегла к народному вмешательству. После объявления войны к дверям Собрания явилась вооруженная толпа, предлагая свои услуги для защиты отечества; она получила позволение продефилировать с оружием в руках через зал заседаний. Такая снисходительность была неблагоразумна и делала недействительными все законы против сборищ; но обе партии находились в исключительном положении, и каждая из них обращалась к помощи незаконных средств: двор — к Европе, Жиронда — к народу. Народ находился в сильном волнении. Коноводы предместий, в числе которых находились депутаты: Шабо, Сантерр, мясник Лежандр, Гоншон и маркиз Сен-Ирюг, подготовляли народ в продолжение многих дней к революционной демонстрации, похожей на неудавшуюся на Марсовом поле. Приближалось 20 июня, годовщина клятвы в зале для игры в мяч (Jeu de pommes). Под предлогом почтить этот памятный день гражданским праздником и посадить в честь свободы майское дерево вооруженная толпа около восьми тысяч человек вышла из предместий Сент-Антуана и Сен-Марго и двинулась к Собранию.
Прокурор-синдик Рёдерер явился донести об этом Собранию, а в это время бунтовщики приблизились к дверям зала. Ее предводители потребовали дозволения представить петицию и продефилировать через зал Собрания. Горячие споры поднялись между правой стороной, не хотевшей принять вооруженных посетителей, и левой, требовавшей, основываясь на предыдущих примерах, их допущения. Верньо объявил, что Собрание нарушает все законы, допуская в свою среду вооруженное скопище людей. Но, рассмотрев все обстоятельства, он в то же время находил, что нельзя отказать им в позволении, уже данном многим другим. Нельзя было противостоять желаниям возбужденной толпы, поддерживаемой частью депутатов. Народ уже толпился в коридорах, когда Собрание решило, что просители будут впущены. Депутация была введена. Оратор ее объяснялся угрожающим тоном; он сказал, что народ уже восстал, что он готов помочь себе сильными мерами, мерами, подразумеваемыми Декларацией прав под словами сопротивление притеснению, что несогласные с Собранием депутаты, если таковые имеются, должны покинуть землю свободы и уехать в Кобленц. Наконец, переходя к настоящей цели этой антиконституционной петиции, он прибавил: „Исполнительная власть более не находится в согласии с нами; нам не надо другого этому доказательства, кроме отставки, данной министрам-патриотам. Итак, счастье свободного народа подчинено капризу короля. Да разве король может иметь другую волю, кроме воли закона? Народ этого хочет, а его голова стоит головы коронованных деспотов. Голова народа — родословное дерево нации; перед таким крепким дубом тонкий тростник должен сгибаться! Мы жалуемся, господа, на бездействие наших войск, мы требуем, чтобы вы дознались причин его. Если бездействие происходит по воле исполнительной власти, то да будет она уничтожена!“
Собрание ответило депутации, что рассмотрит их петицию; оно напомнило им об уважении к законам и установленной власти и, наконец, разрешило им продефилировать мимо себя. Тогда вся эта толпа, состоявшая из тридцати тысяч человек, вместе с женщинами, детьми и национальными гвардейцами с пиками, с развевающимися знаменами и со значками самого революционного значения, прошла через зал, с пением знаменитого припева „Ça ira“ и криками „Да здравствует нация! Да здравствуют санкюлоты; долой veto!“ Во главе шествия шли Сантерр и маркиз Сен-Ирюг. Выйдя из Собрания, шествие направилось ко дворцу, причем податели прошения шли впереди.
Наружные двери дворца были по приказанию короля открыты; толпа ворвалась внутрь, и в то время, когда она разбивала двери топорами, Людовик XVI приказал их открыть и сам вышел к народу в сопровождении немногих приближенных. Народная волна остановилась на мгновение перед королем, но задние ряды, не сдерживаемые присутствием короля, продолжали напирать. Из предосторожности короля поставили в глубине окна. Никогда не проявлял он столько мужества, как в этот горестный день. Окруженный Национальной гвардией, сдерживавшей толпу, король, спокойный и твердый, сидел на стуле, поставленном на столе, чтобы дать ему возможность свободно дышать и быть видным толпе. Тем, кто громкими криками требовал утверждения декретов, он неизменно отвечал: „Не в такую минуту и не таким образом можно получить мое согласие“. Мужественно отказав в том, что составляло цель этого движения, он не считал возможным оттолкнуть символ, пустой для него, но в глазах народа означавший свободу, и надел красную шапку, протянутую ему на конце пики. Толпа была вполне удовлетворена этой уступкой; она разразилась аплодисментами, когда король, задыхаясь от жары и жажды, выпил стакан вина, поданный ему полупьяным рабочим. В это время Верньо, Инар и другие жирондисты прибежали на помощь королю, чтобы уговорить народ прекратить эти недостойные сцены. Собрание, незадолго перед тем окончив заседание, испуганное этим вторжением, поспешно собралось снова и послало одну за другой несколько депутаций, для защиты Людовика XVI. Наконец, пришел и запоздавший мэр Петион; он влез на стул и, осыпая упреками народ, пригласил его разойтись; народ послушался. Грубые и дерзкие бунтовщики, желавшие достигнуть утверждения декретов и возвращения министров, ушли, ничего от короля, несмотря на нанесенные ему оскорбления, не добившись.
День 20 июня восстановил общественное мнение против виновников его. Народную партию резко упрекали за этот набег на королевское жилище, за оскорбление, нанесенное Людовику XVI, за противозаконность прошения, поданного с угрозами вооруженной толпой. Народная партия видела себя принужденной занять оборонительное положение; будучи виновна в мятеже, она понесла притом полное поражение. Конституционалисты приняли тон оскорбленной господствующей партии; но это продолжалось недолго, потому что они не были поддержаны двором. Национальная гвардия предложила королю находиться на страже при его особе; герцог де Ларошфуко де Лианкур, командовавший войсками в Руане, хотел увезти короля к преданным ему войскам. Лафайет предлагал ему отвезти его в Кампьен и поставить во главе своих войск. Людовик XVI отклонил все эти предложения. Он надеялся, что агитаторы успокоятся на время после своей неудачной попытки, ждал своего избавления с помощью коалиции, деятельность которой усилилась после событий 20 июня. Он не хотел принимать услуг от конституционалистов, потому что тогда ему пришлось бы войти с ними в соглашение.
Между тем Лафайет решил сделать последнюю попытку в пользу законной монархии. Поручив другому командование армией и собрав адрес против последних событий, он уехал в Париж и 28 июня появился неожиданно в Собрании. Он требовал не столько от своего имени, сколько от имени войска наказания мятежников 20 июня и уничтожения секты якобинцев. Его поступок возбудил различные чувства в Собрании; правая сторона рукоплескала ему, но левая восстала против ее поведения. Гаде предложил рассмотреть вопрос о виновности генерала, покинувшего свою армию и предписывающего свои законы Собранию. Только остаток уважения к Лафайету помешал Собранию последовать совету Гаде; после горячих споров оно предложило Лафайету присутствовать на заседаниях в качестве почетного гостя. Тогда Лафайет обратился к Национальной гвардии, преданной ему так долго, надеясь с ее помощью закрыть клубы, рассеять якобинцев, возвратить Людовику XVI власть, данную ему законом, и упрочить конституцию. Левая партия была напугана и ждала всего от смелости и решительности своего противника на Марсовом поле. Но двор, опасаясь победы конституционалистов, сам уничтожал все планы Лафайета; тот назначил смотр гвардии, а двор, воспользовавшись своим влиянием на командиров роялистских батальонов, помешал смотру. Избранные роты гренадеров и егерей, настроенные лучше других, должны были собраться у Лафайета и отправиться от него против клубов, но собралось не более тридцати человек. Тщетно попытавшись привлечь к делу конституции и народной обороны двор и Национальную гвардию, увидав себя покинутым даже теми, для помощи которым он приехал, Лафайет возвратился к своему войску, потеряв народную любовь и влияние. Эта попытка была последним проявлением жизни конституционной партии.
