Мужское начало «таракана» подчеркивалось обращениями к нему: «дедушка», «братец». Скажем, в с. Федосово: «Эт осенью, осенью „хоронють таракана“. Вот на сиделках, бывало, девки собярутся, нарядють, соломой набьють чего-нибудь, рубаху какую-нибудь мужскую, и руки сделають, и ноги. И „дедушку“ сделають. Вот так-то „дедушку“ убяруть и положуть, и об нём кричать, приговаривають. Лицо тут затянуто, наверно, этим; белым полотенцем…» [ЛА МИА, с. Федосово].
В д. Михайловка «таракан» был величиной с младенца: «Вот, значит, собираются тама девки, сделають жгут из соломы – и вот и „таракан“. Ну и вот: „Пошли, – говорить, – ёго хоронить!“ Сейчас схоронють ёго в поле, закопали ёго в землю – и всё!..» [ЛА МИА, д. Михайловка].
В некоторых случаях «таракана» изготавливали из прялки: взяв донце, обматывали соломой и тряпкой его узкую часть, куда вставляется гребень, изображая тем самым голову. «Как у ней [т. е. прялки], куды гребень деётся – мордочка-то, её сюда [т. е. в передний угол] и клали. А хвост – так-то. Ну, так, как упокойника. Одну доньцу положуть вот сюда вот на лавку, и накроем утиркой тама. Подушечку паложим под няго, подушечку положим, а доньце на подушечку, сверьху» [ЛА СИС, д. Троицкое Шацкого р-на Рязанской обл.]. «Вечером под заговенье-то вот это „старика хоронили“. Доньце это нарядим как упокойника и вот и кричим. Нарижали и в брюки, и в рубашку, и в шапочку. Положуть вот так вот чё-нибудь, какую-нибудь махорку, тряпку сделаем – такая же сделаешь её платок иль там веник вот обвернёшь яго – вот тебе и лицо. И простыню покроешь – вот и покойник. Ну, она, доньца, долгая, большая – кладёшь на перёд [=под иконы] её. Как упокойника кладёшь в гроб, так и это. Вот и плачуть, носим яго, на кладбище понесём…» [ЛА МИА, с. Кулики].
«Оплакивание таракана» завершалось его «похоронами», обставленными с большей или меньшей степенью торжественности и приближенности к настоящей похоронной процессии. Наибольшим разнообразием отличались похороны чучела, которое девушки выносили из избы на руках, на полотенце или на доске. Причем более всего варьировалась заключительная церемония «похорон». В деревнях Федосовского и Райпольского с/с Шацкого р-на Рязанской обл. чучело обычно сжигали где-нибудь «на бугре», в поле, на пригорке возле кладбища или «окаль часовни», в лощине, нередко в самой деревне – на улице или «в праулке». В с. Федосово чучело могли топить «в пролуби», иногда его закапывали в землю (д. Михайловка) или в снег (д. Никита-Поляны). В тех местах, где «тараканом» чаще прикидывался кто-либо из участников посиделок, чучело могли также таскать по деревне, а затем растрепывать или выбрасывать. «Отнясуть яго подале куда да сожгуть там солому-ту ребятня»; «Когда на руках, когда на доске [несу т]. Донясу ть до коя-нибудь, бросять и всё. Из деревни куда-нибудь вынясуть»; «Мы солому-ту вытряхнём, бельё-то мы домой несём, подштанники, штаны-то… У нас там называлася „полянка“ какая-то. Мы выходим вот туда как на бугорок… Вот на этот бугорок мы всегда и ходили. И там жгли»; «Отнясуть на улицу, в снег закопають. Зарывали, ямочку копали, где снег-то: „Ой, милый дедушка, оставайся, живи тута, где покойно местечко…“ – всё, всё пересказывали…»; «Потом, значить, это кончается, нясуть яго и сжигають. За деревней, в поле… Раньше часовни были (а её тут уж в это время-то не стало), окаль часовни эт дело было»; «А потом идуть ёго [т. е. „чучело таракана“] куда-нибудь отнясуть в пролубь, в речку: завернём во что-нибудь и отнесём яго; вот у нас пролубь всягда вот на речки бываить и прям в речку, в воду яго бросим. А потом-то он разлагается и уплываеть…» [ЛА СИС, д. Богослов, д. Никита-Поляны; ЛА МИА, с. Федосово].
С изготовлением чучела в данном регионе связан и обычай «сжигания коляды», которым завершался святочный обход ряженой-«Коляды» [Слепцова 1996, с. 63–65]. В качестве параллели можно указать на итальянскую Бефану, уродливую старуху, которая приносит подарки детям, проникая через дымоход. Ее тряпичное чучело возили раньше по улицам на тележке на Богоявление (6.I) и сжигали на главной площади [МС 1991, с. 93; Календарные обычаи 1973].
Илл. 94
Своеобразной разновидностью куколок можно считать крестообразное, а также зоо– и антропоморфное печенье, выпекавшееся на Рождество, Крещение и на середине поста – в Средокрестье – см. илл. 94, пряник-кукла, рождественское обрядовое печенье из Закарпатья [Курочкін 1995, с. 76, г. Ужгород]. Обычай выпекать на Крещение обрядовое печенье в виде домашних животных, которое также может быть признано отдаленным прототипом традиционных кукол – деревянных «лошадок» и «коровушек», распространен в южных и центральных областях России. Фигурки лепили в зависимости от наличия скота в хозяйстве: «Имеешь корову, имеешь лошадь, и всё эт делали. Овечку, поросёнка сделаешь, и курочку…» [ЛА МИА, с. Казачья Слобода Шацкого р-на Рязанской обл.]. Этот тип печения, как правило, предназначался только для закармливания скота и был несъедобным. Основной смысл совершавшихся с ним магических действий – охрана скота от болезней и увеличение его плодовитости. Выпекавшиеся фигурки были примерно равными по величине (с ладонь или меньше) и отличались только деталями: скажем, у «каровы» кроме ушей были рога. Довольно редкая разновидность рязанского крещенского печенья – фигурка всадника, изображавшая, по-видимому, пастуха [РТК 2001, с. 239–240].
Несколько иные функции имело широко распространенное фигурное печенье – «жаворонки» или «кулики», выпекавшееся на Сорок мучеников [Страхов 1991, с. 98–119; см. также: Агапкина 2000, с. 207–274; РТК 2001, с. 148–156; Корепова 2009, с. 258–269]. Как и для других видов зоо– и антропоморфной пластики, «жаворонкам» можно найти близкие параллели в глубокой древности. А. Б. Страхов указывает на верхнепалеолитические каменные «птички», которые, по мнению исследователей, имеют на спине «отчетливое изображение женского чрева как неиссякаемого источника жизней» [Страхов 1991, с. 118; Столяр 1972, с. 60, рис. 18].
«Жаворонков», как правило, выпекали только для детей, по одному «жаворонку» для каждого ребенка. То есть печенье имело индивидуального адресата, чем напоминало «кресты», изготовлявшиеся на Средокрестье. Смешение крещенских и средопостных форм обрядового печенья проявляется и в обычае выпекать «жаворонков» на Крещение, что можно, видимо, объяснить смещением причины и следствия: первые птицы в народном сознании устойчиво ассоциировались с домашней живностью, на которую они должны были оказывать благотворное воздействие.
Орнитоморфная символика характерна для весенней обрядности многих народов. У финно-угров Приуралья (язьвинские пермяки) в обряде встречи весны использовалось насаженное на кол соломенное чучело трясогузки – сарчика или плитки [Чагин 1993, с. 104–105, д. Ванькова, Немзя]. У лакцев к празднику начала весны выпекали для детей специальные хлебцы барта, изображавшие куропаток (къахъну) и животных. Иногда барта имели вид человечка, с запеченным в животе яйцом [Булатова 1988, с. 21].
