Антикоминтерновский пакт, заключенный в бытность Арита министром и официально провозглашенный одной из основ японской внешней политики, умер – если не по букве (формально-то он остался в силе!), то по духу. Теперь Японии предстояло перед всем миром определить свое отношение к «дорогому покойнику», что оказалось делом весьма нелегким. В книге, адресованной зарубежной аудитории и, похоже, преследовавшей пропагандистские цели, видный политолог и политический аналитик Рояма писал, что заключение договора между Москвой и Берлином «резко ухудшило взаимоотношения внутри «оси» в целом» и что теперь прежний пакт «исчерпал все свои практические намерения и цели», хотя политика Японии в отношении Коминтерна осталась прежней,
[404] – осудив таким образом действия Германии. Интересно, что обращаясь к японским читателям, Рояма приветствовал этот же договор как начало формирования «нового экономического и политического порядка в Восточной Европе», а несколько раньше прямо говорил о «новом империализме» Германии, Италии и СССР как атаке на «старый национализм» англосаксов и их союзников, что, с его точки зрения, было явлением сугубо положительным.
[405] В подходе Рояма к событиям заметно несомненное влияние геополитических теорий и методов Хаусхофера (и отчасти Макиндера), которые он изучал и пропагандировал.
[406] В ноябре 1940 г., возвращаясь к событиям августа 1939 г., Рояма многозначительно назвал пакт Молотова-Риббентропа «решением проблемы, которое пытались предотвратить британские геополитики и которого желали германские геополитики».
[407]
Фамилия нового премьера отставного генерала Абэ была названа уже в день отставки его предшественника, а 30 августа он завершил формирование кабинета. Выбор вызвал всеобщее, притом неблагожелательное удивление. По мнению японской прессы, в столь критический момент «назначение льстеца и угодника Абэ новым премьером звучит как насмешка».
[408] Уже при первой встрече с советским поверенным в делах Генераловым 7 сентября он произвел «неважное» впечатление «пройдохи и не совсем умного хитреца».
[409] «Темная лошадка», по определению британского посла Крейги, человек без опыта государственной деятельности и определенного политического лица, Абэ казался сугубо «переходной» фигурой. Очень многое, разумеется, зависело от нового министра иностранных дел, назначения которого пришлось ждать почти месяц (до 25 сентября), в течение которого в правительстве и в министерстве шла непрерывная борьба. Информируя Галифакса, Крейги уже 31 августа называл возможными кандидатами Сигэмицу и Того, т.е. атлантиста и умеренного «континенталиста», но никак не радикала вроде Сиратори и тем более Осима.
[410] Атлантисты ратовали за Сигэмицу, военные и националисты-консерваторы хотели, чтобы Абэ оставил пост за собой (как в свое время Танака Гиити), а «обновленцы» уже не в первый раз выдвигали Сиратори. Аурити докладывал в Рим, что Великобритания лоббирует назначение проанглийского министра, но «наше посольство работает в противоположном направлении».
[411] В итоге выбор пал на отставного вице-адмирала Номура, имевшего некоторый дипломатический опыт по урегулированию конфликтов в Китае. Атлантистская ориентация нового министра сомнений не вызывала и отчетливо проявилась в полном нежелании добиваться улучшения отношений с Германией и вообще рассматривать идею японо-германо-советского блока. В Берлине место попавшего в опалу Осима занял посол в Бельгии Курусу. Он решительно назвал предлагавшийся в это время Сиратори проект союза четырех евразийских держав «абсурдным» из-за антисоветского, а теперь и антигерманского настроя японского общественного мнения. Неудивительно, что симпатий Гитлера и Риббентропа новый посол не снискал.
[412] Подводя итоги года, Аурити пришел к выводу, что борьба «проамериканской» и «просоветской» (иными словами, атлантистской и евразийской) фракций японского МИД. приводит к сбалансированной, но нерешительной политике, когда ни одна из них не может добиться успеха.
[413] Одним словом, снова «разведенная тушь».
В Токио «двойной шок» (определение М. Миякэ) от заключения советско-германского пакта и военных неудач на Халхин-Голе сменился «контршоком» от начала войны в Европе, куда менее сильным и болезненным. Позиция Японии не была полностью прогерманской как из-за «предательства» Гитлера, так и с учетом существовавших дотоле дружеских отношений с Польшей. 4 сентября кабинет Абэ опубликовал заявление о «неучастии в европейской войне»: наблюдатели обратили внимание на выбор слова «неучастие», а не «нейтралитет». В следующем программном заявлении 13 сентября главной задачей внешней политики было названо урегулирование «Китайского инцидента» путем поддержки тех сил, которые согласятся на союз с Японией и Маньчжоу-Го.
[414] На втором месте стояла нормализация отношений с СССР: 7 сентября премьер говорил об этом Генералову в Токио, а два дня спустя посол Того подтвердил всё сказанное Молотову в Москве.
[415]
