В конце 1936 — начале 1937 гг. Сталин и Ежов намеревались нанести первый удар по руководству двух комитетов партии (Киевского обкома — секретарь П.П. Постышев, Азово-Черноморского крайкома — секретарь Б.П. Шеболдаев). Сложность предстоявшей «операции» заключалась в том, что оба секретаря никогда не состояли в оппозиции, имели безупречное партийное прошлое и считались твердыми «сталинцами»
[174].
Таким образом, решением Ежова Люшков ставился в авангарде репрессивной практики на местах, причем тогда, когда в центре еще царило относительное спокойствие. Реализованное Люшковым «ростовское дело», направленное против Шеболдаева, стало «пробным камнем, на котором Сталин проверял возможность наступления на партийных руководителей высшего ранга и подавления их недовольства ударами, наносимыми по партийным кадрам»
[175]. Уже на декабрьском (1936) пленуме ЦК ВКП(б) Ежов огласил первые итоги деятельности Люшкова в Ростове-на-Дону, когда выяснилось, что «…по Азово-Черноморской организации арестовано свыше 200 во главе с Глебовым и Белобородовым и пр. троцкистов и зиновьевцев»
[176]. «Обогащенный» своим «московским опытом» ведения следствия и подготовки политических процессов, Люшков на новом участке работы блестяще справился с заданием Сталина и Ежова. После постановления Политбюро ЦК ВКП(б) от 2 января 1937 года «Об ошибках секретаря Азово-Черноморского крайкома тов. Шеболдаева и неудовлетворительном политическом руководстве крайкома ВКП(б)» местная парторганизация подверглась жесточайшему разгрому. Среди арестованных оказались 1-й секретарь Краснодарского ГК ВКП(б) О.Л. Рыбкин, 2-й секретарь Краснодарского ГК ВКП(б) П.Н. Буров, заместители председателя Азово-Черноморского крайисполкома Е.Б. Фрумкина и Л.И. Ароцкер, 1-й секретарь Таганрогского ГК ВКП(б) С.Х. Варданиан, 1-й секретарь Азово-Черноморского крайкома ВЛКСМ К.М. Ерофицкий, 1-й секретарь Сталинского РК ВКП(б) г. Ростова-на-Дону Л.Д. Гогоберидзе и многие другие.
Их обвинили в том, что они являлись участниками контрреволюционной троцкистско-зиновьевской вредительской и диверсионной организации, которая ставила своей задачей — применение индивидуального террора в отношении руководителей ВКП(б) и Советского правительства и организацию диверсионных актов на промышленных предприятиях АЧК. Этими арестами Шеболдаев был политически дискредитирован. Сосланный руководить «второстепенным» Курским обкомом партии, он подвергся аресту лишь в июне 1937 года в ходе разворачивающейся «ежовщины».
По грустной иронии судьбы разоблачительная кампания Люшкова в Ростове-на-Дону, независимо от замыслов Ягоды, приобрела совсем иные масштабы и направленность, а новым секретарем крайкома (затем — Ростовского обкома партии) в январе 1937 года был поставлен… Е.Г. Евдокимов. Видимо, считалось, что, как бывший чекист, имеющий многолетний стаж работы на Северном Кавказе, он лучше других наладит «чистку» по партийной линии в русле указаний Москвы.
На февральско-мартовском (1937) пленуме ЦК Ежов окончательно растоптал авторитет бывшего наркома Ягоды. Вместе с другими чекистами (здесь особенно усердствовали Е.Г. Евдокимов и Л.М. Заковский) он уличил Ягоду в развале кадровой работы в НКВД, позволившем проникнуть в его центральный аппарат «предателям» и «шпионам»
[177]. Характерно, что и в этой ситуации Люшков первым из руководителей органов НКВД на местах оперативно имитировал на своем уровне начало репрессий Ежова в самой чекистской среде. Именно в УНКВД Азово-Черноморского края были разоблачены первые «изменники-чекисты» — начальник АХО УНКВД Л.М. Масальский, инспектор при начальнике УНКВД А.В. Жемчужников, начальник Кисловодского ГО НКВД АР. Бранденбург, начальник Таганрогского ГО НКВД Е.Н. Баланюк, начальник Новочеркасского райотдела НКВД Д. И. Шаповалов, личный порученец бывшего начальника УНКВД П.Г. Рудя Н.З. Финкель и другие
[178]. Обвинения арестованных чекистов были стандартными. Они якобы систематически информировали участников троцкистской организации (чуть не сплошь состоявшей из первых лиц краевого руководства) обо всех имеющихся в распоряжении НКВД оперативных материалах по «троцкистской линии».
Одним из главных «предателей-чекистов» Люшков и его подручные считали Масальского. Так, именно он, имея связи с террористической группой, передавал «…сведения о пребывании в Сочи Сталина на предмет подготовки и совершения террористического акта». Эти обвинения подтверждали многие арестованные, в том числе и бывший заместитель председателя Азово-Черноморского КИКа Л.И. Ароцкер: «В организацию входят Масальский… старый кадровый троцкист и… Финкель, личный порученец Рудя. На обоих нами возлагались большие надежды, как на террористов… потому, что они имели какое-то отношение к снабжению правительственных дач в Сочи»
[179].
Действительно, бывший начальник АХО УНКВД края в 1936 году во время своей поездки в Сочи, вместе с заместителем председателя Азово-Черноморского крайисполкома Е.Б. Фрумкиной, поведал той, где находится в Сочи дача Сталина, как она охраняется и в какое время там бывает «вождь народов». 31 октября 1936 года Фрумкина, как участник антисоветской троцкистской организации, была арестована органами НКВД
[180]. На допросах в УНКВД АЧК она рассказала о «купейной болтовне» Масальского. Люшков и его приближенные немедленно зачислили начальника АХО УНКВД в число завзятых троцкистов и террористов.
Активно разрабатывались и личные связи Масальского. Тот состоял в приятельских отношениях с рядом военных, арестованных к тому времени, по подозрению в подготовке государственного переворота — ДА. Шмидтом, В.М. Примаковым, С.А. Туровским, М.О. Зюком. Вскоре сотрудники УНКВД сумели получить показания, свидетельствующие о том, что Масальский в разговорах часто ссылался на свои связи среди военных заговорщиков: «Известные троцкисты Шмидт и Примаков являются его близкими друзьями, и он… связан с ними на троцкистской основе… Масальский (говорил. — Прим. авт.) — Шмидт и Примаков боевые ребята и никогда не подведут»
[181].
Сам арестованный отрицал любое свое участие во враждебной деятельности, не помогли и примененные к нему «особые» методы допросов. Его допрашивали несколько суток подряд, не разрешая садиться. Масальский стоял до тех пор, пока держали ноги, а потом лег на пол и поднять «…его не могли уже никакими пинками».
