– Этого не может быть… – твердила Марина, едва не падая в обморок от головокружения.
– Ну что вы заладили, право слово. Выпейте чаю, успокойтесь, давайте поговорим конструктивно, – беззлобно попросил Рябушев.
Алексеева тряхнула головой, пытаясь придти в себя.
– Откуда вам было известно про пластохинон?
– Раз уж пошли разговоры начистоту, так и быть, отвечу. Вы верите в провидение? Мне пришлось поверить. Впрочем, неважно. О препарате знал Гена. Молодой ученый-биолог, он тоже участвовал в проекте Генштаба по созданию этого препарата. Кстати, он – гений своего дела, истинный подвижник. Невыносимый, высокомерный, очень жестокий, однако безупречный экспериментатор и просто кладезь знаний. Он лично знал Ольгу Кругликову, даже одно время хотел писать докторскую диссертацию под ее руководством, и был в курсе того, чем занимаются в НИИ экспериментальной фармацевтики. Ну а мы с ним познакомились уже после Катастрофы. В Мытищи его занесло такой же волей судьбы, как вас – в Раменки. У него тут была барышня, и в тот страшный день они гуляли по парку, когда услышали вой сирены. Ему хватило ума бежать в сторону военной части, а мне хватило благородства впустить его внутрь. Так и свели знакомство. Он все бредил своим пластохиноном, умолял меня выпустить его на поверхность, хотел пешком идти в Москву. Почему-то я ему поверил, и моя ставка сыграла. Под предлогом разведки мы выпросили у руководства машину, бойцов и помчались в НИИ. Там и встретили вас. Гена был просто вне себя от ярости, он немного успокоился лишь тогда, когда нашел папку. Ну а дальше неинтересно.
– Как вам удалось остановить мою мутацию, вы так и не сказали, – напомнила Марина, окончательно успокоившись.
– Мы ввели вам усовершенствованную версию пластохинона, – с гордостью ответил Рябушев.
– Я уже догадалась. Думаю, не ошибусь, если скажу, что вся ваша молодежь уже несколько лет принимает препарат, – к Алексеевой вернулась способность критически мыслить. Первый шок прошел, холодный рассудок взял верх над эмоциями.
– Ну-ка, ну-ка! Откуда такие выводы? – ошарашенно спросил полковник. Женщина попала в самую точку.
– Человек со стороны изменений не увидит, но мне это стало понятно с одного взгляда. Полагаю, Геннадий воспроизвел последний вариант препарата, очень похожий на тот, который мы принимали в бункере, однако мы подвергались еще и воздействию радиации. Отмена пластохинона мгновенно запустила мутацию. Ваши юноши и девушки имеют характерный белый оттенок кожи и красноватую радужку, в их организме – нехватка меланина, почти на границе альбинизма. Видимые последствия приема эс-кей-кью последней разработки – прекращение выработки этого фермента, что-то типа побочного эффекта. Вы проверяли воздействие радиации на ваших людей?
– К сожалению, пока нет. Геннадий готовит контрольную группу, которая некоторое время поживет на поверхности.
– Конечно же, это будут не ваши люди? – довольно резко заметила Марина. После того, что произошло с ее убежищем, мысль о продолжении жестокого эксперимента казалась невыносимой.
– Конечно же, нет, – в тон ей ответил Рябушев. – Впрочем, вы хотели знать, как нам удалось вернуть вам облик и разум? Мы начали вводить вам пластохинон. Эксперимент шел долго, мы перепробовали все возможные варианты и сочетания, какие были в нашей лаборатории. Необходимо было что-то еще, кроме самого эс-кей-кью, что-то вроде катализатора, но мы не могли понять, что именно. Удивительно, но нам помог ваш непутевый сокамерник. В один из дней мутант – можно, я буду называть так ваш… альтернативный облик? – освободил лапу и вцепился ему в плечо. На рефлексах он укусил вас, а на следующий день анализы показали видимое улучшение. Какими словами Гена называл сам себя, вам лучше не знать. Пластохинон в связке с адреналином дал потрясающий результат. Он вызвал повторную мутацию, реверсию, которая запустила процессы в обратном направлении. К сожалению, возможности наши были не безграничны, и нужное количество адреналина мы просто не смогли бы вам ввести через капельницу. Пришлось прибегнуть к естественным методам.
Марина поежилась, вспоминая пытки, которым подверг ее Доктор Менгеле. Заныли ожоги и зажившие синяки.
– Очень милосердно с вашей стороны, – съязвила она, обхватывая себя руками за плечи, будто пытаясь согреться.
– Ну, простите, тут уж были хороши любые средства. Искомым катализатором оказалась банальная боль, честное слово, если бы у нас был иной выход, я не отдал бы приказа вас истязать. Это было небезопасно, вы могли погибнуть от болевого шока раньше, чем завершился бы эксперимент. Вы пошли на поправку, потихоньку возвращался разум, тело принимало исходный вид, это, должно быть, тоже было достаточно неприятно. Потом появилась речь. Наверное, не помните, но вы постоянно звали кого-то и каялись в прегрешениях. Однако изменения никак не желали закрепляться. Сознание, конечно, вернулось, тело и память – тоже, но малейшее изменение комфортных условий, например, голод, возвращало все обратно. Гена был уверен, что эксперимент провалился. Доброволец-смертник Женя был обречен, но мы ошиблись. Как вам удалось контролировать себя? Зачем вы себя укусили? К сожалению, чтобы сохранить вам жизнь, потребовалось экстренное переливание крови, поэтому нам не удалось сделать все необходимые замеры. Что вы чувствовали? О чем думали? Мы на завершающей стадии разработок. Что закрепило наш успех? – глаза полковника горели.
Алексеева смотрела на него и понимала. Такой же фанатик, как и она сама. Неудержимый экспериментатор, преданный делу выживания.
– Эмпатия. Думаю, вас это удивит, но меня удержало сострадание. Я думала о том, как мне жаль бедного мальчика, мне очень хотелось, чтобы он остался жив. Сознание ускользнуло раньше, чем я успела себя укусить. Женя говорил, что мое альтер-эго пыталось наброситься на него, но в последний момент вцепилось себе в руку. В кровь поступил необходимый адреналин. Вот и все.
– Потрясающе! Уникально! – воскликнул Рябушев. – Марина, вы мне необходимы, я прошу вас сотрудничать со мной.
– Сотрудничать? Напомню вам, что я по-прежнему в положении пленницы. Вряд ли это можно назвать таким громким словом, – без тени иронии ответила Алексеева.
– Ошибаетесь. Вы совершенно свободны. Пленники в моем бункере выглядят немного иначе. Как минимум, я не предложил бы им чаю, – усмехнулся Андрей Сергеевич.
– Если я скажу, что хочу уйти, вы меня отпустите?
– Куда вы направитесь, если решите нас покинуть?
– Какая вам разница, – устало сказала Марина. – Вы не ответили мне.
– Вам некуда идти. Я могу предложить вам больше, чем свободу. Должность моей советницы и помощницы, участие в экспериментах. Вы сможете сделать для выживших больше, чем кто-либо другой. Вам не страшна радиация на поверхности, в отличие от всех нас. И еще. Если нам удастся поймать в Москве кого-то из ваших бывших воспитанников, возможно, мы сумеем еще раз повторить наш опыт реверсии.
– Не сможете. Они – мутанты с детства, наследственные, пластохинон только сдерживал их. А из старших изменилась только я, остальные погибли. Да и… даже если бы такое было возможно, я сделала бы все, чтобы не позволить вам этого.
