– А, это вы, граф! – немец косо улыбнулся, непроизвольно прикрывая шрам ладонью.
Людочка поняла, что они были уже знакомы.
Доктор провел посетителей в небольшую, строгую приемную. Здесь стоял черный кожаный диван с высокой спинкой, широкий письменный стол, шкаф с книгами, пара стульев и более ничего. Далее шли высокие двери в процедурную.
– Может быть, чаю? – предложил доктор графу, вежливо, но немного отстранено. Чувствовалось, что это предложение звучало скорее для приличия.
– Нет, спасибо, Артур Карлович. Нам, если честно, некогда засиживаться. Как-нибудь в другой раз.
– Кстати, хотел узнать: как здоровье Его Сиятельства, князя Константина Николаевича?
– Благодарствую, все в порядке.
– Он нынче не заедет в наши края?
– Точно не могу-с сказать. Недавно я получил от него письмо, он сообщал, что едет за границу. Насколько понял, он собирался пробыть там до зимы.
– Ну-с, а чем я могу быть вам полезен, Анатолий Александрович? – решительно произнес доктор.
– Можете, можете… Прежде я хотел бы вас познакомить с моей спутницей. Сию милую барышню зовут Людмилой Павловной Петровой. Прошу любить и жаловать.
– Очень приятно, – доктор галантно кивнул Людмиле.
– Артур Карлович, нам надо бы уединиться для небольшого конфиденциального разговора.
– Ну что ж, – доктор порывисто встал. – Пусть Людмила Павловна подождет нас здесь, а мы с вами, граф, можем пройти в процедурную.
Распахнулась высокая, крашеная белой краской дверь, пахнуло касторкой, какими-то мазями, йодом и прочими медицинскими запахами. Людочка невольно поежилась: что он опять задумал? Я же совершенно здорова.
* * *
Дверь плотно закрылась перед самым ее носом. Она попыталась прислушаться, но тщетно.
– Артур Карлович, я прошу вас сделать этой юной особе несколько больших клистиров.
– Она нездорова? Что-то с пищеварением?
– Нет, она здорова… Но клистиры ей не помешают. Сделайте несколько и довольно объемных.
– Хорошо. Объем я регулирую на месте.
– Да, пожалуй. Я только попрошу вас быть с ней настойчивым, руководствуясь не ее жалобами и женскими капризами, а скорее медицинской необходимостью и пользой. Словом, не принимать от нее никаких возражений, проявляя бóльшую решительность, чем с другими. Вы меня понимаете? Я отъеду на пару часов. Вернусь и буду ждать. У вас она должна пробыть не более трех часов. И все три часа – никаких снисхождений. Даже если будут слезы… Буду откровенен. Вопрос тонкий… Я ценю и всегда ценил, доктор, ваше понимание. И понимание это будет и впредь мною щедро оплачено. Итак, она… Она должна почувствовать полное унижение. Возможно, физическую боль. Немного. И вот еще что… Как только закончите, пусть она примет у вас ванну с вербеной или лавандой. И сразу после ванны, вы дадите мне знак. Я должен с ней остаться наедине.
– Но?
– Доктор, не стоит фантазировать, мне хватит и пяти минут, – перебил его Краевский.
– Как вам будет угодно, – кивнул Нойман, нервный тик свел его обожженную щеку.
Нойман почувствовал, как рука Краевского нырнула в карман белого халата, хрустнуло несколько купюр. Артур Карлович не стал противиться.
– Я все понял, Анатолий Александрович. Лишь бы не было проблем с дамой. Видите ли, она очень юна, нежна и, судя по всему, совсем неопытна. И как я понял, в Карлсбаде ей не доводилось бывать.
– Вы все правильно поняли. А потому надеюсь на ваше красноречие…
* * *
– Мила, я оставлю тебя в клинике. Доктор Нойман – наш европейский светило. Он все тебе объяснит. Я отъеду по делам. Не скучай, любимая, я скоро вернусь.
– Анатолий Александрович, вы куда? – ее глаза смотрели жалобно и испуганно.
– Не беспокойся, Мила. Я съезжу в Управу. Вчера я получил один важный циркуляр. Я ненадолго. Ты и не заметишь, как я вернусь.
– Но…
– Никаких но… Вспомни, ты обещала меня слушаться, – понизив голос, решительно произнес он. – И доктора тоже слушайся. Все, что он будет делать, необходимо. Ты поняла? Необходимо, если ты желаешь стать настоящей светской барышней.
– Но что? – в ее глазах стояли слезы.
Он не ответил и молча вышел. Хлопнула входная дверь, Людмила вздрогнула. Сердце стучало так громко, что она слышала его стук где-то у себя в горле.
– Сударыня, зачем вы плачете? – растерянно пробормотал доктор, оставшись с Людочкой наедине. – Я не собираюсь причинять вам боль. Возможно, вам будет чуточку неприятно. Не более. Я буду аккуратен.
«Господи, как она похожа на ту, далекую мою возлюбленную – княгиню Мещерскую… Она, будто ее родная сестра. Внешне. Та же хрупкость, порода, утонченная внешность. Только княгиня была её полной противоположностью по сути. Эта – невинна и пуглива, та – решительна, страстна и… развратна. О, боги! Какая насмешка! Я вновь увидел этот лик и эту фигуру. Но в этом теле живет иная душа. Они обе – как Ева и Лилит».
– Доктор, доктор! Вы слышите меня?
– Да? – очнулся Нойман.
– Что вы будете мне делать?
– О, сущий пустяк, мадемуазель. Я лишь поставлю вам несколько клистиров.
– Но что это?
– Пойдемте в процедурную. Мне надо вам показать ряд медицинских пособий и атласов.
Четверть часа доктор объяснял и показывал Людочке строение человеческого кишечника. Объяснял пользу его промывания. Она бледнела и краснела, вникая в тонкости этого процесса.
– А разве всем барышням делают эти вещи?
– Да, конечно, – лгал лекарь, успокаивая себя в душе тем, что ложь эта рождена во спасение. Разве от его процедур этой девушке станет хуже? Отнюдь. Она зацветет сильнее прежнего. А потому, какие могут быть сантименты? Все вопросы стыдливости не более чем жалкое жеманство. Разве бывает стыдно своей наготы раненному солдату или рожающей бабе? Довольно миндальничать и с этой особой.
Нойман посмотрел на часы и вспомнил слова Краевского о решительности.
– Сударыня, я все вам объяснил. Мы теряем время. У меня сегодня назначены и другие пациенты, – раздраженно сказал он. – На проведении этой процедуры настоял ваш покровитель. А потому я прошу вас зайти за ширму и раздеться. Вам поможет моя ассистентка.
– Как раздеться? Совсем?
– Да, донага, – решительным тоном произнес Нойман и густо покраснел.
«О, теперь я не буду столь щепетилен, каким был тогда, с Еленой Мещерской. Пусть эти нимфы платят за мои страдания чистой монетой. А потом за них доплатят и их высокие покровители, алчущие разврата. Богомерзкие лжецы, насилующие этих кротких весталок. А весталки, нацепившие личины жертвы, сами жаждут растления еще более чем их высокородные сатиры. Так получайте же все сполна. Я заставлю тебя гореть от стыда и корчиться. Так хочет твой покровитель. А ты давно продалась ему всей душой и телом. Раз так, то терпите, барышня. За вас хорошо заплатили», – мстительно рассуждал он.
