– Любимый, возьми меня! Войди в мои ножны своим грозным мечом.
– Люциния, пока я не могу этого сделать.
– Почему?
– Я отвечаю теперь за нас двоих. Я скорее дал бы сжечь себя живьем, чем позволил бы подвергнуть тебя, любимая, опасности. И Понтифик и Максима могут в любое время проверить твою девственность.
– И что же, мы теперь будем ждать до октября, пока ты не заберешь меня отсюда?
– Нет, возлюбленная. Мы поступим иначе. Мы займемся с тобой иной формой любви. Здесь мы ее зовем «греческой». Хотя, эта форма больше применима для наших взаимоотношений с юношами.
– Я, кажется, догадываюсь, о чем ты говоришь. Но еще в детстве мне рассказывали о том, что это бывает больно.
– Кто тебе это рассказывал?
– Моя старшая сестра подглядела однажды, как этим занимался наш дядя со своими рабами. Они были почти мальчиками. И она слышала их крики.
– Это бывает лишь вначале, – улыбнулся Антемиол. – Люциния, я опытный любовник, и я буду очень нежным с тобой. У меня было множество юношей. Еще во время военных походов. Я искушен в этой науке. С помощью масла оливы и нескольких упражнений я сделаю все так, что тебе совсем не будет больно. Более того, тебе это понравится. Я обещаю. И даже, когда ты родишь, мы все равно будет любить друг друга разными способами. Боги создали твой зад таким совершенным, что с моей стороны было бы большим упущением не ворваться туда, – он поцеловал ее в губы, не давая ей высказать новые возражения.
И она познала радость плотской любви. С помощью нежности и оливкового масла, Антемиол любил Люцинию с задних врат. Люцинии только вначале было немного больно, но ее тело устроено было так, что она с легкостью, почти сразу, приняла его внушительный фаллос…
Сейчас она сидела на мраморной селле
[35], а ее волосы расчесывали прислужницы. Они вплели ей в каждую из шести кос по маленькому цветку лилии. Поднесли легкую и белоснежную палу. Люциния подняла кверху длинные руки – ткань ласково коснулась упругого живота и ноющих сосков. Она стянула палу пояском на талии. Голову Люцинии украшало тонкое покрывало и венок. Она все время думала о своем возлюбленном. Да, за это короткое время она безумно полюбила его. Они стали тайными сообщниками. Они упивались страстной любовью, но тучи уже сгущались над их головами.
В этот день молитва с Великим Понтификом прошла как обычно. Все шесть весталок, шесть юных жриц, прислуживали верховному жрецу во время церемонии.
Crescam laude recens, dum Capitolium
scandet cum tacita virgine pontifex
[36]А после того, как на землю спустились густые сумерки, и таинственная Нокс
[37] вошла в свои права, Люциния покинула толос, убегая прочь из храма Весты. Сегодня была не ее очередь охранять священный огонь. Но главным было иное. По Священной дороге, через форум, укрытый с головой плащом, чтобы не быть узнанным, короткими перебежками, к ней шел ее возлюбленный, Антемиол из рода Квинтиев.
Он немного запыхался, когда вошел к ней в комнату. Она снова возлежала на своем ложе и смотрела на огонь небольшого факела, привязанного к стене. Он скинул плащ, а после и претексту центуриона с пурпурной линией посередине. И остался стоять обнаженным.
Не прошло и несколько минут, как они бросились в объятия друг друга. Он ласкал ее большие и упругие груди, целовал красные соски. Она откидывала назад белую шею и раздвигала ноги.
– Возлюбленный мой, мое чрево истомилось в ожидании твоего фаллоса. Я хочу, чтобы семя твое упало в сосуд, откуда рождаются дети. И нет моих сил, терпеть эту муку: воздерживаться от желания самой природы.
– Потерпи, любимая. Ни один жрец, ни сама Максима не должны обнаружить твою порчу, если захотят тебя проверить. Осталось ждать совсем немного. Мои корабли уже почти готовы к отплытию. Скоро мы сбежим отсюда. И с наслаждением преодолею твою последнюю преграду, и семя мое вольется в твое плодоносное чрево. Я сделаю это прямо на корабле, как только мы окажемся в объятиях друг друга.
– А разве вид задних врат не выдает вторжение?
– Нет, не сразу. Очень долго этого не видно…
– А у твоего Константинуса уже видно?
– Да…
– Он страдает без твоей любви?
– Всем сердцем мне хотелось бы избавить его от страданий. Я даже знакомил его со своим другом. Но он убежал. Глупый мальчишка!
Она подвинулась к нему ближе.
– Возьми меня так, как ты это делал с Константинусом.
– Тебе будет больно, Люциния. Ты еще очень нежна. Я часто бывал жестким с моим патикусом. Он любит боль.
– Сделай и мне больно.
– Я не могу…
– Сделай. Меньше масла сегодня. Я хочу этой боли. Она напомнит мне ту, которую я жду…
Он ворвался в нее так, что она вскрикнула и застонала. Но он не мог уже остановиться. Он скользил и скользил в ней до тех пор, пока с уст обоих не сорвался животный крик.
– Тише, тише, моя возлюбленная. Сторожа все спят. Спит и твоя служанка. Я щедро ей плачу. Но стон твоей любви сейчас слышат сами боги.
Они целовали друг друга в губы, и не было на свете страсти сильнее, чем их страсть.
Уже подошло к концу лето. Максима вернулась из своей поездки на Сицилию. Однажды утром она сидела в таблинуме
[38], за мраморным столом с Великим Понтификом, они завтракали и обсуждали дела Цезаря. Смеялись и немного шутили. Максима была сорокалетней женщиной, высокой и плотной. Её фигура более походила на фигуру мужчины – широкие плечи и полноватая талия переходили в узкий таз. Она была порывиста в движениях и очень решительна в поступках. Она сидела на высоком солиуме
[39], сделанном из оливы и черного дерева, инкрустированном панцирем черепахи и слоновой костью. Чуть полноватые ноги с темными узлами вен, обутые в мягкие сандалии, опирались на скабелум
[40], украшенный медью и янтарем. Максима уже позавтракала козьим сыром, оливками и лепешками. Теперь она пила вино, разбавленное водой. Серые, задумчивые глаза внимательно смотрели на Понтифика.
