– Вы хорошо поработали, – заметил Гамаш. – Узнали на удивление много.
– Ну, удивляться тут нечему. Вы уже должны неплохо меня знать, сэр. Вы принимали меня на работу.
– А стажировку вы проходили у Мишеля Бребёфа.
– По вашему предложению.
– Да. У всех у нас есть сильные и слабые стороны. Самая сильная сторона Мишеля в том, что он выдающийся тактик. Поэтому ему так долго сходили с рук все его делишки. И он подготовил вас. Неплохо подготовил.
Шарпантье насторожился.
– Есть еще одно объяснение, – сказал Гамаш, – почему я пригласил именно заместителя комиссара Желина в качестве независимого наблюдателя. Да, я мог его подозревать…
– Или вообще не подозревать, – подхватил Шарпантье, начиная догадываться, куда клонит Гамаш. – Возможно, вас интересовал вовсе не Желина. Он был еще одним китом. Громадное вульгарное отвлечение. Если бы у кого-то возникли подозрения, то вам удалось бы направить их на старшего офицера КККП, который находился в это время в Европе. Имел доступ к швейцарским банкам. Ваш истинный объект решил бы, что вы сосредоточились на Желина, и забыл бы об осторожности.
– Вы полагаете, я настолько расчетлив?
– Я это знаю, patron. Видел, как вы разворошили осиное гнездо в Квебекской полиции. Без хитрости вы бы не смогли продержаться столько, сколько продержались.
– Вы, конечно, обо всем знали, – заметил Гамаш.
Шарпантье слегка покраснел, не вполне уверенный, комплимент это или обвинение.
– Но я ушел из полиции, помните? – продолжил Гамаш. – Перегорел.
– Однако теперь вернулись. Восстали из пепла. С местью.
– Non. – Гамаш покачал головой. – Не с местью. Только не это.
– «Служба, честность, справедливость», – сказал Шарпантье. – Несмотря на все, что случилось с вами?
– Именно из-за этого. Вера в удобство бесполезна, не так ли?
– Почему вы здесь? – спросил Шарпантье.
– В этой комнате? Просто поговорить.
Гуго Шарпантье посмотрел в сторону закрытой двери и попытался подняться из коляски.
– Что там происходит?
– Ничего такого, что касалось бы вас, Гуго. Пожалуйста, сядьте.
Шарпантье еще раз посмотрел на дверь и сел.
– Еще одно неверное направление, месье? – обреченно спросил он.
– Все зависит от того, куда вы направляетесь, – ответил Гамаш. – Но я здесь не для того, чтобы говорить с вами о преступлениях Сержа Ледюка. Я здесь, чтобы поговорить о его убийстве.
– Разве эти вещи не связаны?
– Коррумпированность Сержа Ледюка выходила далеко за нормы простой этики. Была связана не только с деньгами. Само его существо было порченым, искореженным. Извращенным. – Гамаш подался вперед, вторгаясь в личное пространство Шарпантье, и прошептал: – «Все это – слезы и стенания – покойник вынудил заранее». Кто-то знал. И кто-то убил его за это.
– Ты думаешь, коммандер всем расскажет о том, что мы делали? – спросила Хуэйфэнь.
– Разве это важно? – спросила Амелия.
– Для тебя, может, и нет, – сказала Хуэйфэнь. – Ты все равно белая ворона, но для Жака важно.
– Почему?
– Ты не понимаешь. Не можешь. А для Жака важно, чтобы им восхищались. Сильный лидер. Герой.
– Старший кадет, – кивнул Натаниэль.
– Oui. Но если все будут знать о том, что мы позволяли Ледюку творить с нами, Жак будет унижен. Никто не поймет. Все будут считать нас слабыми, глупыми. Будут смотреть на нас как на фриков. Он скорее умрет, чем допустит такое.
– Ты шутишь, да? – сказал Натаниэль. – Это просто фигура речи?
– Долбаный Ледюк знал, как важна репутация для Жака, – продолжила говорить Хуэйфэнь, быстро выходя из кабинета самоподготовки. – Он использовал это знание против Жака. Подкармливал эту его потребность. И Жак был готов на все, чтобы остаться на пьедестале. Соглашался на все, чего требовал Ледюк.
– Ты его ненавидела, – сказала Амелия, которой приходилось почти бежать, чтобы не отстать от Хуэйфэнь. – Ледюка.
– Конечно ненавидела. Как и ты. Но чувства Жака были сложнее.
Натаниэль схватил ее за руку и заставил остановиться. Коридор был заполнен кадетами, которые переходили из класса в класс непрерывным потоком, обтекая их.
– В чем это выражалось? Скажи нам.
– Ну это ведь очевидно, – сказала Хуэйфэнь. – Жак и Герцог были близки.
– Да, мы знаем.
– Нет. Очень близки. Как отец и сын. Жак верил во все, что ему говорил Герцог. Он принимал все, что тот говорил и делал, верил, что Ледюк все делает ради его блага. Жак доверял ему абсолютно.
– Какой отец будет так поступать со своим сыном? – спросил Натаниэль.
– Заставлять его приставлять пушку к виску и нажимать спусковой крючок? – уточнила Хуэйфэнь. – Для Ледюка речь никогда не шла о любви. Только о контроле. Ты имела это удовольствие несколько месяцев, а Жак – три года.
– Как и ты, – заметила Амелия.
– Можешь мне поверить, я в полной заднице, но это цветочки по сравнению с состоянием Жака. Герцог, он всегда был чокнутый, я его другим не видела. Я попала в ловушку, но Жак оставался близок с ним по своему выбору. Ледюк мог из него веревки вить, не сначала, но со второго года. Если бы он приказал Жаку убить другого кадета, Жак бы, наверно, убил.
– Ты действительно в это веришь? – спросила Амелия.
Хуэйфэнь сжала губы и кивнула.
– А теперь, когда Ледюка нет? – спросила Амелия.
Но она знала ответ.
Жак остался без цели, без руководства. Ему больше не за что держаться. И он потерял себя.
– Жаль, вы не знали его прежде. Он был… – Хуэйфэнь поискала подходящее слово. – Великолепный. Умный и шутливый. Милый. Естественный лидер. Герцог видел это и уничтожил то, что в нем было. Потому что мог это сделать.
Хуэйфэнь говорила с таким ядом, что двое других переглянулись.
Глава сорок первая
– Входи. – Бребёф отступил назад от порога.
– Ты, кажется, не удивлен, Мишель, – заметил Гамаш.
Он пришел к Бребёфу сразу после разговора с Шарпантье, который был протеже и, возможно, самым большим успехом Мишеля Бребёфа.
– Я не то чтобы ждал тебя, но не могу сказать, что удивлен, – сказал Бребёф, показывая на кресло.
Арман Гамаш оглядел маленькую комнату, быстро фиксируя детали. За те месяцы, что Мишель работал в академии, Арман ни разу не зашел в его частную квартиру.
Он с удивлением увидел множество знакомых вещей. Семейные фотографии в рамках. Две картины, которые когда-то висели в доме Бребёфа.
