Он задал вопрос на безупречном английском с едва заметным британским акцентом, показывая на карту, висящую на стене.
Натаниэль, не ожидавший такого вопроса и на таком языке, снова покраснел.
– Pardon? – переспросил он по-французски.
Гамаш улыбнулся:
– Против английского нет возражений. Если вы обманываете себя, то разве когда-нибудь сможете поверить другим? Я спросил вас о карте. Вы и три других кадета проводили разыскания по ней.
– Мы приостановили расследование, – сказал Натаниэль по-французски. – Совсем зашились с домашними заданиями.
Они оказались в странной ситуации, случавшейся иногда в Квебеке, когда франкоязычные говорили по-английски, а англо говорили по-французски.
– Что вы сделали с вашей копией? – спросил Гамаш.
– Копией карты? Не помню. Наверное, лежит где-то в моих бумагах.
Коммандер Гамаш наклонился вперед, вторгаясь в личное пространство кадета Смайта.
– Я спрашиваю не для того, чтобы завязать разговор, молодой человек. Все, о чем я спрашиваю, имеет цель, а сейчас – больше, чем всегда. Это расследование убийства, а не болтовня за чашкой кофе.
– Да, сэр.
Натаниэль перешел на английский, его глаза широко раскрылись.
– Хорошо. Давайте попробуем еще раз. Что вы сделали с вашей копией карты?
– Я не знаю. – Взглянув на коммандера, он опять покраснел. – Я правда не помню. Не думаю, что я ее выбросил. Наверное, она у меня в столе в спальне.
– Пойдите и найдите ее, пожалуйста, – сказал Гамаш, вставая. – Но у меня есть еще один вопрос.
– Да?
– Вы когда-нибудь заходили в спальню профессора Ледюка?
– Что вы имеете в виду?
– Вы знаете, что я имею в виду, кадет. Здесь нет вашей вины. Нет нарушения закона, ни нравственного, ни уголовного. По крайней мере, с вашей стороны. Однако мне нужно знать.
– Нет, сэр. Я никогда не заходил в его спальню.
Гамаш пристально посмотрел на молодого человека, лицо которого полыхало огнем.
– Каковы были ваши отношения с профессором Ледюком?
– О чем это вы?
– Я знаю, вы боитесь. И у вас есть все права охранять свою частную жизнь, в особенности здесь. Академия в прошлом была не самым толерантным из институтов. По-моему, вы совершили смелый поступок, подав заявление в академию.
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
Гамаш улыбнулся. И кивнул.
– Запомните: ведется расследование убийства. Ваши тайны будут раскрыты. Я даю вам шанс сказать мне о них по-тихому.
– Мне нечего вам сказать.
Гамаш понизил голос, хотя, кроме них, в комнате никого не было.
– Я пойму, – сказал он. – Доверьтесь мне. Прошу вас.
Натаниэль Смайт взглянул в глаза Гамашу, почувствовал слабый запах сандалового дерева и розовой воды, хотя не смог бы назвать эти ароматы. Он только знал, что они ему нравятся. Они успокаивали. Как и глаза.
Но тут он вспомнил предостережение профессора Ледюка. Относительно коммандера Гамаша.
А потом вспомнил тело профессора Ледюка.
– Можно мне вернуться в мою спальню? – спросил Смайт, переходя на французский. – Я могу поискать карту, если хотите.
Гамаш несколько мгновений удерживал его взгляд, затем кивнул:
– Через минуту.
Он взял телефон и сделал звонок.
Вскоре в дверь постучали, и вошел один из преподавателей.
– Пожалуйста, проводите кадета Смайта в его комнату, а потом в столовую.
– Что мне говорить остальным? – спросил Натаниэль от двери. – О профессоре Ледюке. Все будут спрашивать.
– Говорите им правду.
Дверь закрылась, и Гамаш несколько секунд смотрел на нее, потом перевел взгляд на карту в рамке, висящую на стене.
Коричневые пятна, то ли грязь, то ли нет. Потертости и рваные края. Тонкие контуры, словно морщины на обветренном лице. Реки и долины. Корова, и пирамида, и три сосны. И снеговик с поднятыми руками в знак победы. Или капитуляции.
Гамаш тяжело выдохнул – он и не знал, что задерживает дыхание.
Карту спрятали не случайно, сказала Рут. Замуровали не без причины.
Гамаш подошел с чашкой кофе к окну.
Он долго размышлял, а потом позвонил мэру и начальнику полиции.
После этого вышел в пустой коридор и направился к мертвому телу Сержа Ледюка.
К этому времени криминалисты уже должны были найти то, что он видел в ящике ночного столика убитого.
Копию карты.
Глава тринадцатая
За время работы коронером доктор Шарон Харрис видела трупы и похуже. Гораздо хуже. Ужасные, страшные. Что касается обезображивания, то этот был еще вполне приемлемый. Если бы она не перевернула его и не посмотрела на голову в целом. И если бы она не повернула собственную голову, чтобы увидеть, куда делась остальная часть головы трупа.
Что она, конечно, сделала.
Доктор Харрис поднялась на ноги, стащила с рук латексные перчатки, отошла от тела Сержа Ледюка и присоединилась к Жану Ги Бовуару и Изабель Лакост.
– Он умер, еще не успев упасть. Приблизительно перед полуночью. Единственный выстрел в висок, других ранений нет. Стреляли, вероятно, разрывной пулей. Такие пули обычно называют «убийцами», по понятной причине.
Обращаться к телу, чтобы понять эту причину, не требовалось.
– Вы уже нашли пулю? – спросила доктор Харрис.
– Нет, – ответил Бовуар. Он указал на противоположную стену. – Ищут.
Раздался стук в дверь, и вошел Арман Гамаш. Они с доктором Харрис поздоровались, как старые друзья, – не на одном деле работали вместе.
– Я могу только сказать, что причина смерти не вызывает сомнений, – сообщила она. – И смерть была мгновенной, почти милосердной.
– Такое впечатление, будто Ледюк просто стоял и ждал, когда это случится, – заметила Изабель Лакост. – Никаких следов борьбы. Почему?
– Не верил, что убийца нажмет на спусковой крючок? – предположила коронер.
– Может, он не думал, что револьвер заряжен, – сказала Лакост. – Может, убийца не имел намерения убивать Ледюка и убежал в ужасе от содеянного.
Бовуар направился к криминалистам, чтобы уйти от всех этих «может» и поговорить о фактах.
Он знал, что мотив важен, но зачастую расследование не доходило до сути конфликта. Почти никогда не докапывалось до истинных причин, заставивших одного человека забрать жизнь другого. Эти причины были подчас слишком туманны и сложны, и даже сам убийца не отдавал себе отчета в них.
