– Скажешь, у них тоже имелась своя… логика, оправдывающая человеческие жертвоприношения?
– Сложные времена всегда выносят на авансцену простые решения, – хмыкнул я, – отнять и поделить, расстрелять всех несогласных, вырезать неверных… В какой-то момент действие начинает подменять собой мыслительный процесс, и тут важно не останавливаться, чтобы ненароком не впустить в голову неуместные сомнения. Многих, как видишь, такое положение вещей вполне устраивает.
– За что нам все эти испытания? – всхлипнула Кира, уткнувшись в мое плечо, – за какие прегрешения нас пропускают через все круги ада? За что?
– Уныние, Чревоугодие, Алчность… что там еще?
– Блуд.
– Не бери в голову, – я обнял жену и притянул к себе, – половина пути позади, завтра мы отсюда выберемся.
Уже проваливаясь в объятия Морфея, я с горечью подумал, что моим личным грехом, подвергшимся особо тщательному препарированию, и впрямь оказалась Гордыня. Насколько же сильно деградировала моя система ценностей всего за несколько дней, если наше текущее положение, в подсобке под грязными спецовками, я почитал почти что за рай!
* * *
Александр положил пульт от проектора на столик так осторожно, словно он был хрупкой елочной игрушкой. Если в прошлый раз его переполняло пылающее бешенство, то сейчас температура его эмоций приближалась к абсолютному нулю. И, словно такое охлаждение перевело его мозг в состояние сверхпроводимости, он вдруг ощутил удивительную прозрачность и чистоту мыслей. С необычайной ясностью перед ним предстала панорама как тех событий, что происходили в последние годы, так и тех, которым еще только предстояло произойти. Александр неожиданно для самого себя осознал, что цепочка причинно-следственных связей все это время неумолимо вела к настоящему мгновению.
Будущее, открывшееся перед ним, пугало и даже вызывало отвращение. Многие в Совете также испытывали вполне обоснованные опасения и он выслушал от них немало нелицеприятных слов в свой адрес, но все их совместные усилия не могли ничего изменить, разве что чуть затормозить маховик Истории, да и только.
Определенная ирония крылась в том, что когда-то они сами помогли проклюнуться на свет птенцу грядущего, а теперь этот подросший кукушонок безжалостно выталкивает их из родного гнезда. Законы Истории не ведают жалости. Будущее не наказывает, не злорадствует, не мстит, оно просто… наступает.
Александр поманил к себе робосекретаря.
– Подготовь извещение для всех членов Совета Лиги, – он вздохнул и на несколько секунд задержал дыхание, как будто это могло отсрочить наступление неизбежного, – я выпускаю Кракена.
* * *
Более-менее пристойно завязать галстук у Эдуарда получилось только с третьей попытки. Он не решился доверить столь ответственное дело робостюарду, поскольку мысль о том, что стальные манипуляторы будут забавляться с накинутой на его шею удавкой, вызывала определенное беспокойство. За время своего заточения Эдуард неустанно тренировал свое тело, свой разум и свою волю, а вот об отработке такого рода мелочей как-то позабыл. Ну да ничего, не самая большая премудрость, в конце концов, отработаем со временем.
Он еще раз придирчиво осмотрел отражение в зеркале. Сшитый по индивидуальной мерке костюм сидел идеально, начищенные туфли лоснились дорогим матовым блеском, а волосы на его голове робот, казалось, укладывал чуть ли не по одному, выверяя длину каждого из них с точностью до миллиметра. На висках уже просвечивала редкая седина, но она лишь добавляла образу Эдуарда степенности и солидности.
На шее еще виднелись два тонких розовых рубца в тех местах, где робохирург изъял зашитые в него «страховки». Таково было первое условие, которое Эдуард выдвинул Александру. Два сухих щелчка – и ветер унес прочь маленькое облачко дыма, поставив таким образом своеобразную точку в его робинзонаде. В кои-то веки он смог наконец выбросить из головы неуютные мысли о костлявой руке смерти, державшей его за горло все это время.
Отныне он был свободен, но уже не жаждал употребить свою возвращенную свободу на удовлетворение давней жажды мести. Эдуард давно перерос свои старые детские обиды и знал, что способен на большее. Намного большее. А потому у него имелись и другие условия, которые Александру пришлось удовлетворить – столь велики были его страх перед вышедшей из-под контроля ситуацией и опасения за жизнь дочери.
Что ни говори, а годы заточения не прошли для Эдуарда бесследно. Складывалось такое впечатление, что соленый морской ветер высушил его душу, очистив ее от юношеской горячности и расхлябанности, оставив лишь обветренный костяк сухой логики и холодной рациональности. Он чем-то напоминал хороший выдержанный коньяк, который от томления в запертой дубовой бочке только хорошеет.
Эдуард возвращался в мир совершенно другим человеком, нежели тот упрямый юнец, что был изгнан из него четыре года назад. Он ни на миг не забывал слова брата, сказанные ему на прощание, но если поначалу он раз за разом прокручивал их в голове, подпитывая свою ненависть и жажду мести, то теперь они стали для Эдуарда чем-то вроде ветхозаветной мудрости, истинный смысл которой открывается только по прошествии многих лет, да и то далеко не каждому. Сейчас он и впрямь был благодарен Александру за то, что тот уберег его от вполне реального шанса свернуть себе шею и дал возможность прийти к внутреннему согласию и гармонии. Помог найти себя и определить свое место в жизни.
И сегодня его время пришло. Эдуард знал, чего хочет добиться, и знал, как достичь поставленных целей. Александру более не придется краснеть за своего младшего брата. Он с полным правом сможет им гордиться!
– Катер ожидает Вас у пирса, – доложил вкатившийся с крыльца стюард.
Ну что ж, пора. Эдуард еще раз окинул взглядом свою бывшую тюрьму. Он так с ней свыкся, что наверняка будет скучать по небольшому уютному домику, окруженному океанской лазурью. Кто знает, быть может ему еще захочется сюда вернуться, чтобы ненадолго сбежать от хлопот, суеты и других людей. Да и думается тут хорошо. Надо будет проследить, чтобы остров поддерживали в порядке на случай такого приступа меланхолии.
Эдуард развернулся, подхватил небольшой кейс с личными вещами и быстро зашагал к причалу. Больше он назад не оглядывался.
Эдмон Дантес умер. Да здравствует граф Монте-Кристо!
* * *
Бывает, приснится какая-нибудь гадость, от которой просыпаешься в холодном поту и облегченно вздыхаешь – слава Богу, это всего лишь ночной кошмар! Порадуешься, перевернешься на другой бок и нахрапываешь себе дальше.
Но случается и обратная ситуация, когда, пробуждаясь, вдруг вспоминаешь, что недремлющая реальность стоит у изголовья кровати с большой дубиной наготове, чтобы немедленно начать колошматить тебя по голове и другим местам. И хочется нырнуть обратно в сладкий сон, но уже поздно, и возвращение к действительности вспять не повернуть.
Меня же угораздило вляпаться в наихудший из всех возможных вариантов. Жадно хватая ртом воздух, вынырнуть из жуткого кошмара только для того, чтобы вернуться в реальный мир, который ничуть не лучше!
