Ирка с утра дуется, будто Макс в чем-то виноват. Ее честолюбивые планы рухнули. О прежней разгульной жизни можно забыть. Изоляция и страх – паршивое сочетание для молодой женщины. Вдобавок у нее задержка, так что есть повод задуматься о будущем. Узнав об этом. Голиков испытал двойственное чувство. С одной стороны, Савелова устраивала его во всех отношениях, за исключением ее чрезмерной привязанности к кокаину. С другой стороны, трудно было выдумать что-нибудь более несвоевременное, чем беременность. Он довольно точно вычислил день и час вероятного зачатия (хорошо, хоть оба были трезвыми). Вот что значит пренебречь самыми надежными в мире презервативами, произведенными и проверенными электронным способом на собственной фабрике! А требовать от Ирен регулярности в приеме таблеток не мог бы даже записной оптимист.
Разве все это не смешно? Однако смеяться почему-то не хотелось… К тому же он как-то слабо представлял себя в роли отца. Впрочем, когда становиться им, если не теперь? Ему уже порядком за тридцать, и он последний отпрыск могущественной династии (папино баловство на стороне – не в счет). Единственный живой побег на усыхающем древе… Будет обидно, если на нем все и закончится. Папа был бы очень недоволен, упокой. Господи, его грешную душу!.. Каждое утро Максим говорит себе: «Подождем еще один день». Потом Ирен ложится с ним, и он понимает: она – лучшее, что было в его жизни. В этой жизни. Кроме того, ему кажется, что ей не следовало бы столько жариться на солнце. Однако у нее есть на это резонный ответ: «А каким чертом тут еще заниматься?».
Клейн предпочитает торчать в «Пирамиде». Его бледной коже аристократа противопоказан избыток солнечной радиации. Он изучает древнекитайский трактат по геомантии, который откопал в здешней библиотеке, и заодно присматривает за мальчишкой. Делает уколы, перевязки и меняет белье. Причиной этой трогательной заботы о ближнем является вовсе не горячая любовь, а, скорее, инстинкт самосохранения. Макс начинает верить, что ребенок – важнейшее звено в неизвестной цепи существ, принимающих участие в беспощадной гонке с выбыванием. И все же Голиков предпочел бы, чтобы адвокат занимался чем-нибудь полезным – хотя бы готовил отходные пути. Но масон невозмутимо отвергает любые упреки в пассивности и бездействии. Он уверяет, что сейчас самым худшим было бы обнаружить свое присутствие. В этом случае их не спасет ни яхта, ни самолет, ни даже космический челнок. Разумеется, все средства связи в отеле и на судне работают только «на прием».
Пилот также спокоен и на вид абсолютно надежен. Профи, на которого можно положиться в решающую минуту, и который будет выполнять свою нелегкую работу без паники, не задавая лишних вопросов. Дявятаев даже не поинтересовался, почему хозяин устроил себе этот странный тихий отпуск в реконструируемом отеле и чем вызвана измена привычному стилю. Так ложатся на дно дешевые гангстеры. Откровенно говоря, Голиков чувствовал себя еще более неуютно – будто мальчик, втянувшийся по собственной глупости во взрослую игру. А когда предъявили счет, выяснилось, что он несостоятелен и несамостоятелен. До сих пор ему чудом удавалось избегать встречи со своими кредиторами. Но ведь те находят всех должников – рано или поздно. Этот факт признавал даже Клейн…
Макс захлопнул книгу, на которой не мог сосредоточиться, и в очередной раз приложился к бутылке. Любая литература сейчас казалась ему невыносимо искусственной и фальшивой, а вот вино было настоящим. Оно имело терпкий привкус и пахло степью. Лучи солнца ласкали опущенные веки. Максим расслабился.
Рядом была женщина, возможно, уже носящая его ребенка. Что еще нужно человеку для счастья? И почему именно в такие моменты судьба обычно наносит разящий удар? Впрочем, у «судьбы» появилось новое имя. Теперь ее звали «барон Найссаар»…
Макс поднялся, подтянул шорты и полюбовался голой Иркой. Вот зрелище, которое ему, наверное, никогда не надоест! Однако плоть увядает быстро. И кто знает, что будет с этим распустившимся цветком, когда кончится долгий летний день?.. Ее рот был полуоткрыт, губы высохли; их целовал бродяга-ветер. Руки расслабленно лежали вдоль тела. На мгновение Максу показалось, что с кончиков ее пальцев капает кровь.
Проклятье! Он с размаху ударил себя ладонью по лбу.
«Прекрати спекулировать, идиот!»
То, что он принял за капли крови, было, конечно, всего лишь ногтями, покрытыми ярким лаком… Он решил спуститься вниз и приготовить пару порций холодного апельсинового сока. Ему явно не мешало остыть. Так кому же вредно находиться на солнце – Ирке или ему, почти все время державшемуся в тени?!
…Глаза не сразу привыкли к мягкому сумраку. Кают-компания, отделанная красным деревом и бархатом, была его любимым местом отдыха. Правда, он еще не встречал человека, которому не понравилось бы на борту «Звездного прилива». А безмозглые курочки, перебывавшие тут в большом количестве до того, как случай свел его с Савеловой, и вовсе таяли от роскоши и комфорта.
Голиков подошел к подлинной средневековой карте, занимавшей почти всю поперечную переборку. Дольше всего он рассматривал вычурные надписи «terra incognita» и пятна неопределенных очертаний, порожденные чьей-то скупой фантазией. Он поймал себя на том, что завидует неизвестному картографу, рисовавшему их несколько столетий назад. Причина была проста. Карта иллюстрировала нечто большее, чем несовершенство плоского проецирования. Она безмолвно свидетельствовала о переломе в мироощущении поколений, словно была отпечатком давно исчезнувшего образа жизни, воплощением поисков, направленных вовне, а не в глубь. Тогда еще искали клады, спрятанные на далеких островах, и бились над загадками природы, а не раскапывали тайники подсознания. Но ведь если копать достаточно долго, непременно отроешь вначале змеиную яму, затем старую могилу, а после – сам ад…
Макс думал о том, до чего же маленькой стала Земля в восприятии современного человека. В старые времена существовала прочная иллюзия беспредельности, открытости мира; людям прошлого всегда было куда стремиться или по крайней мере куда бежать. Вопрос «А что дальше, за горизонтом?» еще не звучал по-детски наивно, а возвышал душу. Теперь же мир замкнулся на сфере ограниченной площади, и каждый может увидеть его целиком и даже подержать в руках, купив себе глобус…
Где-то в глубине романтизм умирает, когда знаешь, что место твоего обитания огорожено кольцевым забором, – даже если это кольцо диаметром с экватор. Частичной компенсацией потерянной бесконечности служат научная фантастика и мистицизм, расцветающие пышным цветом в эпоху исчерпанных географических открытий, урезанных пространств и коллапсирующего сознания. Но «странствия духа», как правило, не приносят подлинного удовлетворения. Сколько бы ты ни двигался, ты возвращаешься в точку, из которой отправился в путь. Только тонкий слой воздуха отделяет тебя от вакуума, удерживающего в капкане тяготения на переполненном шарике миллиарды твоих соплеменников. И если никто еще не заговорил о клаустрофобии в масштабах планеты, то Голиков уже ощущал первые симптомы этой главной болезни будущего.
Глава пятидесятая
Ах ты, гребаный философ! Займись-ка лучше делом. Он открыл холодильник и вытащил оттуда пять апельсин. Разрезал первый пополам и начал выдавливать густой кисло-сладкий сок в высокий бокал с утяжеленным донышком. На привычном фоне (музыка – чайки – сигналы спутника) возник посторонний звук – нечто вроде комариного зуда на пределе слышимости. Но с каждой секундой звук становился все громче, пока не перешел в низкое тарахтение, будто через небосвод катилась поврежденная колесницу.
