Перед выходом в залив мы вылезли на торпедную площадку, слева по борту проплывала Рижская военно-морская база, справа — редкие огни Мангалис. Ночь, как назло, была с яркой, луной. По нам прошёлся луч прожектора, запросили с берегового поста, мы чётко ответили. Я стоял и любовался звёздным небом — может быть, в последний раз. Тишина, свист турбин и лёгкое дрожание корпуса боевого корабля, идущего в неизвестность. Что думал Саблин в эти минуты? А может быть, и его единомышленники там, на берегу, не спали, ожидая в радиорубках сигнал о выступлении в танках и бэтээрах, ожидая, ожидая…
Мы спустились вниз, было где-то начало четвёртого. В столовой шли дебаты, были слышны споры, выкрики: „В Ленинград! Выступить по телевидению… Обратиться к народу по радио… Поймут все“. — „Нет, в нейтральные воды!“ — „Потопят“. — „Будем держаться“. — „Отобьёмся“. — „Не надо крови“. — „Не посмеют“. — „Влепить бы первыми!..“ — „Главное, прорваться через Ирбенский пролив“…
Никто не заикнулся, чтобы сдать корабль какой-то стране, а самим покинуть его, нет, этого не было и не могло быть. Саблин сказал одно: „В случае угрозы обратимся на весь мир открытым текстом. Будем решать в зависимости от обстоятельств“.
Крики, шумы постепенно примолкли, стали задумываться: надо или сматываться, или отбиваться, или сдаваться, что меньше всего прельщает. Ещё как там решит Горшков, может, решит уничтожить всех — и концы в воду, но не должен — слишком сильная будет „ударная волна“, может дойти до Москвы.
Шум, гам — решайте, решайте, не медлите. Время, время, время! Шестой час!»
О чём думал Саблин в те недолгие часы своего вольного командирства?
Матрос Шеин:
«Больше всего Саблин и все, кто находились на мостике, опасались, что выход из Даугавы перегородят какой-нибудь баржей или выгонят на берега танки. Саблин стоял на мостике и отдавал рулевому команды. Старшина 2-й статьи Скиданов выполнял обязанности вахтенного офицера, то есть отдавал по корабельной трансляции все необходимые для похода распоряжения. А старшина из штурманских электриков вёл прокладку, брал пеленги. Курс до выхода из Ирбенского пролива остался на старой прокладке.
На мостике стояли сигнальщики (был среди них матрос из Москвы Виноградов), работал локатор, несли вахту метристы и радиотелеграфисты. А главное — машинисты сумели сами запустить турбины и дать ход на любом режиме.
Мы шли вдоль берегов Даугавы, гадая — перегородили нам выход или нет? Устье реки уже хорошо отбивалось на экране, как вдруг посреди него засветилась отметка. Баржа! Но вскоре выяснилось, что это помеха, ложная засветка. Путь в Рижский залив был открыт!
Похоже, начальство ещё не чухнулось после праздничного возлияния».
Однако чухнулось!
Бывший дежурный по Центральному командному пункту ВМФ (ЦКП ВМФ) капитан 1-го ранга В. Сивков:
«В ту праздничную ночь дежурство в Главном штабе ВМФ нёс я. Всё шло спокойно, „без замечаний“, как мы говорим. Около четырёх часов утра позвонили из КГБ и спросили: „Что у вас там на Балтике происходит?“ — „Разберёмся, — говорю, — доложу“.
Позвонил оперативному дежурному по Балтийскому флоту, хотя он первый должен был мне доложить о ЧП.
„Ну что у вас там стряслось?“ — „Да вот, зам, прохвост, корабль в Швецию угоняет“.
Через несколько минут позвонил с подмосковной дачи главком, Горшков Сергей Георгиевич. Доложил.
„Кому ещё докладывали?“ — „Никому“. — „Следить за обстановкой!“ — „Есть!“
Вот и вся динамика. Все остальные вопросы погони, подъёма авиации они решали с Гречко напрямую, без меня. Мне больше никто не звонил и ничего не сообщал.
Самолёты поднимал маршал Гречко. Это была не флотская — армейская авиация. Когда через три дня снова заступил на дежурство и попробовал узнать подробности, на меня зашикали. Интересоваться этим делом было запрещено».
В Калининграде, в штабе дважды Краснознамённого Балтийского флота экстренно решали, как остановить «Сторожевой». Начальник политуправления контр-адмирал Шабликов предложил поднять авиацию и топить корабль бомбами.
Имя Шабликова было выбито на том же белом мраморе, что и фамилия Саблина, — в ряду лучших выпускников Военно-политической академии имени В.И. Ленина…
Капитан 1-го ранга А. Бобраков (в 1975 году — командир корабельной ударной группировки, брошенной в погоню):
«Девятого ноября 1975 года в 4 часа утра я получил приказ догнать и остановить „Сторожевой“, а в случае неповиновения — уничтожить… Я, конечно, знал всё командование корабля, поскольку мы служили в одном соединении.
Тогда, 15 лет назад, у меня не было точной информации, что происходит на корабле, кто ведёт „Сторожевой“, каков его замысел. Но, давая команду на предстартовую подготовку ракет, был убеждён (да и сейчас уверен в правильности своих действий), что сдать „Сторожевой“ с шифрограммами, аппаратурой опознавания и засекречивания связи, с литерами ракет любому другому государству — это преступление. И никакие благие намерения не могут оправдать нарушение замполитом В. Саблиным присяги и законности».
Знакомая позиция: «Ничего не знал, но был убеждён…» Был убеждён, что корабль идёт в Швецию. Об истоках «шведской версии», зародившейся в дальнозорких головах близорукого начальства, чуть позже. Но «шведский синдром», столь удобный в объяснении ЧП (перебежчик, предатель, изменник Родины), охватил в ту ночь многих должностных лиц.
Бывший дежурный по штабу Краснознамённого Прибалтийского военного округа подполковник В. Ильин:
«Я заступил на дежурство 8 ноября 1975 года. Помню, что вскоре появились офицеры. Перебивая друг друга, они сообщили: „Военный корабль снялся с места в кильватерном парадном строю на Даугаве и пошёл к устью в море. В Швецию угоняли, в Швецию!..“
Да ведь ему же долго надо было выбираться по реке на большую воду. К тому же малым ходом. И берега-то во многих местах почти друг на друга смотрят, ширина по воде — минимум. Так если бы хотя бы танки выгнали на берег — да прямой! Хватило. Ну а он бы не посмел. Танками надо было, танками!»
Тем не менее начальство решило — самолётами!
В 1941 году «юнкерсы» рейхсмаршала Геринга потопили в Ирбенском проливе советский эсминец «Сторожевой».
В ноябре 1975 года с тех же самых, когда-то немецких, аэродромов взлетели бомбардировщики главного маршала авиации Кутахова. Они тоже держали курс на Ирбены, и задание у них было тем же — бомбить советский корабль «Сторожевой».
Спирали истории, как и трассы самолётов, порой закручиваются в «мёртвые петли».
Командир отдельного дивизиона связи радиотехнического обеспечения полка фронтовой авиации подполковник В. Прожогин:
«Мы стояли под Тукумсом. Полк дружный, с традициями, опытом. Воевали в Северной Корее. Так что новенькие тогда Су-24 одним из первых в армии доверили нам. Восьмого ноября 1975 года ранним утром объявили боевую готовность. Подняли первое звено, второе, третье…»
