В конкретной ситуации 1919 г. на первом плане стояли задачи военного выживания. И здесь система низового крестьянского самоуправления давала впечатляющие результаты. Благодаря притоку пополнения численность махновских войск с 400 человек в конце 1918 г. выросла до 55 тысяч в мае (32,2 тысячи не вооружены)
[268]. Для сравнения — Украинская советская республика располагала в это время 117 тысячами вооружённых и 71 тысячей невооружённых бойцов
[269]. Пополнение осуществлялось за счёт «добровольной мобилизации». В январе, когда белые перешли в наступление против района, Махно выступил за принудительную мобилизацию. Но на собрании комсостава и членов штаба анархистам Черняку, Венгерову и Уралову удалось убедить большинство в том, что принудительная мобилизация противоречит принципам революции
[270].
Вопрос о комплектовании войск стал одним из ключевых на II съезде. К этому времени под командованием Щуся был сформирован полк в Большой Михайловке. Однако Щусь, ещё не подчинившийся до конца Махно, отказывался выводить его на позиции, поскольку другие сёла не выставляют бойцов в армию. Как уже говорилось, окончательно удалось подчинить Щуся только в марте 1919 г.
Добровольная мобилизация, объявленная на II съезде, привела к замене полусамостоятельных отрядов организованным ополчением с единым командованием. Теперь махновская бригада делилась на полки (некоторые из них первоначально назывались батальонами). Первоначально было создано три полка (два пехотных во главе с Калашниковым и Зубченко, и один кавалерийский во главе с Чернышом)
[271]. Для бригады достаточно трёх полков, но, как мы увидим, у Махно их число будет расти, как будет расти и численность полков.
В соответствии с решениями III съезда советов каждый населённый пункт должен был выставить полк (первоначально 80–300 человек), который избирает командование и выступает на фронт. Вместе сражались люди, которые давно знали друг друга и доверяли командиру. Деревня, выставившая полк, охотно снабжала его — ведь полк состоял из родственников крестьян. Бойцы, в свою очередь, знали, что отступить на сотню километров — значит, поставить под удар собственные хаты.
Очевидно, что повстанческая армия была призвана ограждать население и общественные структуры от угрозы не только извне, но и изнутри района. Периодические вспышки бандитизма были вообще чрезвычайно характерны для этого периода революции: «В городе грабежи, пьянство, разгул, которые начинают захлёстывать армию», — докладывал после занятия Харькова командующий группой войск РККА В. Ауссем
[272]. Другой эпизод: «В конце апреля полк стоял на станции Тетерев, красноармейцы безнаказанно бесчинствовали — грабили, избивали пассажиров, убили несколько евреев»
[273], — вспоминает Антонов-Овсеенко о похождениях 9-го полка красных.
Здесь уместно привести фрагмент беседы Наркома Украины А. Затонского с красноармейцами, которых пришлось уговаривать не поворачивать на Киев, чтобы «разделаться с Чекой и Коммунией»: «Наконец один уже пожилой дядько спрашивает: «А чи правда, що Раковский жид, бо кажут, що раньше большевики були, а потим жиди коммуниста Раковского посадили…»
Удостоверяю, что товарищ Раковский самого православного происхождения, что коммунисты — это те же большевики…»
[274] — Этот аргумент помог. Известны многочисленные еврейские погромы с участием РККА
[275].
Известно, что антисемитизм был характерен и для значительной части белого движения. Если верить Чубенко, атаман Шкуро, пытаясь привлечь Махно на свою сторону, писал ему: «Ведь ты всё равно бьёшь комиссаров, и мы бьём комиссаров, ты бьёшь жидов, и мы бьём жидов, так что нам не из-за чего воевать…»
[276]
Если говорить о революционных войсках, то разгул солдатского бандитизма, принимавшего часто антисемитскую окраску, можно объяснить особой психологической ситуацией, в которой оказался солдат в 1918–1919 годах. Он был силой, на которую опиралась диктатура. Он добывал партиям власть и считал себя вправе в случае чего «навести порядок». Сила порождала ощущение вседозволенности, постоянные перебои в снабжении и выдаче жалования — ощущение «неблагодарности» со стороны властей. И здесь обстановка социальной катастрофы, маргинализации и радикализма способствовала выходу на поверхность тёмных антисемитских инстинктов, погромных настроений.
На этом фоне Махновский район представлял собой относительно спокойное образование. Комплектование махновской армии из местных крестьян серьёзно препятствовало бандитизму в основной зоне движения. Гражданская война всегда жестока со всех сторон. Жестоки и крестьянские войны.
Махновский район был сравнительно благополучен и в отношении еврейских погромов. Антисемитизм в Приазовье был вообще развит слабее, чем на правобережной Украине. Любые мало-мальски заметные его проявления жестоко карались махновцами. Как уже упоминалось, в махновских войсках сражалась еврейская национальная батарея. Случай же погрома в еврейской колонии Горькой в ночь с 11 на 12 мая повлёк за собой тщательное расследование и расстрел виновных. Это событие квалифицировалось докладчиком следственной комиссии Могилой как «бешеный кровавый разгул полусумасшедших людей, потерявших совесть»
[277]. Больше случаев погромов на территории, контролируемой махновской «бригадой», не было.
Махновцы продолжали уничтожать пленных. Белые вешали пленных махновцев, махновцы рубили пленных белых. Взаимная ненависть «мужицкой» и «барской» цивилизаций, расколотых на уровне культурных основ ещё со времён Петра I, выплеснулась на поверхность в кровавой резне гражданской войны. Политические силы России не смогли преодолеть это вековое противостояние иначе, и теперь участники трагедии были вынуждены действовать мерами, соответствовавшими унаследованным от предков представлениям о справедливой мести.
Впоследствии эта сторона революции угнетала Махно, и он писал о жестокости гражданской войны: «В этой жестокой борьбе моральные стороны преследуемой нами цели будут неизбежно уродоваться и будут такими уродливыми казаться всем до тех пор, пока связанное с этой целью намечаемое нами дело борьбы не будет признано всем населением своим делом и не начнёт развиваться и охраняться непосредственно им самим»
[278].
