И Троцкий, и Зиновьев верили, что они — представители не бюрократии, а рабочего класса. В это же верил и Сталин, и Бухарин. Все они, как марксисты, видели свою цель в преодолении капитализма в интересах работников. Но пути этого видели по — разному. Именно в «правильном пути» заключалась служба рабочему классу, а в «неправильном» — чему — то иному, враждебному. Объективная (неосознанная) или осознанная (если человек упорствует в неправоте) служба буржуазии.
Прежде всего — мировой буржуазии. Раз Сталин переносит центр тяжести борьбы с мира на страну, он объективно помогает мировому капиталу. Строительство социализма в условиях зависимости от мировой конъюнктуры — это создание общества, подконтрольного мировому капиталу и пропитанного национальными особенностями, унаследованными от полуфеодального прошлого. «Социализм в нашей стране победит в неразрывной связи с революцией европейского и мирового пролетариата и борьбой Востока против империалистического ярма»,
[211] — считали оппозиционеры. «Грубее всего идеологический маскарад обнаруживается в совершенно упадочной теории „социализма в одной стране“. По Ленину революционная эпоха выросла из империализма, из „зрелости“ и „перезрелости“ капитализма не в национальном, а в мировом масштабе… Защитники новой теории социализма в одной стране исходят, по существу, из предпосылки замкнутого экономического и политического развития».
[212] Сторонникам построения социализма в одной стране оппозиционеры отвечали: «вы потеряли веру в победу социальной революции в других странах»
[213]
По тем же причинам оппозиционеры считали необходимым усилить нажим российский капитал, который накапливался прежде всего в сельском хозяйстве. Они считали, что кулачество контролирует треть товарного хлеба. Оппозиция не тешила себя иллюзиями добровольного участия крестьян в создании гигантов индустрии, что требовало колоссальных средств. Бюрократия поддержала бы программу (как поддержит через два года еще более грубой экспроприации крестьянства). Зиновьевцы надеялись, что в ближайшее время настроение партийной элиты сдвинется влево — к этому вела логика событий (но привела только через три года). Но оппозиционеры прямо выступили и против самой бюрократии, критикуя ее неэффективность и антидемократизм. Вожди оппозиции, привыкшие чувствовать себя хозяевами аппарата, никак не могли свыкнуться с положением, когда аппарат стал хозяином партии.
Лишившись власти, лидеры большевизма стали уделять проблеме бюрократизации гораздо большее внимание, чем прежде, в годы революции, когда они закладывали основы бюрократической диктатуры. Троцкий отождествлял демократию с возможностью для лидеров высказывать разные мнения. Теперь его лишали такой возможности. И вождь вступается за право партии выбирать между вождями, которое уже не признается победившей фракцей: «Партия изображается в виде инертной массы, которая упирается и которую приходится „втягивать“ в обсуждение тех задач, которые ставит перед нею тот же партийный аппарат… Он разъясняет, что найдет нужным, через партию рабочему классу»
[214].
Партия уже несколько раз «проваливала» Троцкого. Причину этого вождь видит в аппаратных методах полемики. Вот если бы спор был честным, то красноречие Троцкого дало бы результат… Но ведь дело не в том, чье красноречие сильнее. Когда большевики проигрывали диспуты эсерам, Троцкий был в первых рядах тех, кто предлагал разогнать «говорильню» Учредительного собрания. Но это была «их», мелкобуржуазная говорильня, а теперь нужно бороться за «нашу» пролетарскую демократию. При этом Троцкий был далек от идеи предоставить демократию вне партии хотя бы рабочим. Пролетариат для Троцкого был синонимом партии.
Троцкий не видел, что партийная бюрократия может выражать собственные классовые интересы. Приходилось искать ей иные социальные объяснения: «Бюрократизация партии является в этом случае выражением нарушенного и нарушаемого в ущерб пролетариату социального равновесия»
[215]. Но где это искомое равновесие?
Оппозиционеры объединяются
В начале 1926 г. коммунистическая оппозиция была расколота на несколько фракций: троцкисты, «новая оппозиция», группа «демократического централизма» (сапроновцы), «рабочая оппозиция» (шляпниковцы), «рабочая группа» (медведевцы). Наиболее влиятельными были первые две группировки. Несмотря на острую неприязнь их вождей друг к другу, объединение было неизбежно — две группы имели практически общие взгляды. Еще в апреле Троцкий не терял надежды договориться со Сталиным о «более дружной работе, разумеется, на почве решений XIV съезда»
[216]. Но затем Троцкий понял, что Сталин не намерен возвращать его к реальной власти, начались переговоры о примирении между опальными лидерами.
Известный троцкист Пятаков писал «новым оппозиционерам»: «Решайтесь: или вы „честно“ хотите сообща вести работу, без кулака в нашу сторону (и мы наши кулаки согласны разжать) или… идите в Каноссу к Сталину»
[217]. Под Каноссой имелось в виду покаяние. Каяться не хотелось — все считали себя правыми.
Сталин не без тревоги наблюдал за сближением двух групп. Особенно беспокоил Зиновьев, который по части политической интриги был своего рода учителем Сталина. Сталин пишет Молотову: «До появления группы Зиновьева оппозиционные течения (Тр(оцкий), Ра(очая) оппоз(иция) и др.) вели себя более или менее лояльно, более или менее терпимо… С появлением группы Зинов(ьева) оппоз(иционные) течения стали наглеть, ломать рамки лояльности»
[218]. Сталин был готов использовать униженного Троцкого на вторых ролях как ценного специалиста. Но теперь, когда Сталина атакуют его недавние друзья, Троцкий тоже усилил натиск. Это нетерпимо, в условиях такой склоки ЦК не может работать. Большевистская политическая культура была чужда согласованиям. Руководящее ядро могло работать только как единая команда, но эта команда подбиралась Лениным, и без него быстро превратилась в совокупность враждующих групп. Но и просто очистить руководство от несогласных было опасно — вместе с опальными вождями могли уйти сотни их сторонников, занимающих важные посты. Раскол партии означал и раскол государственной структуры, потерю однопартийности. Сначала нужно превратить Троцкого, Каменева и Зиновьева «в политических отщепенцев вроде Шляпникова»
[219]. Их сторонников перемещают с места на место, чтобы нигде не дать закрепиться, обрасти кадрами, реальными властными полномочиями. Снова распространяется информация о «недостойном прошлом», часто клеветническая. Унизить противника, чтобы массы коммунистов перестали уважать Троцкого, Каменева и Зиновьева. Сталин надеялся бить зиновьевцев и троцкистов по частям, но давление на оппозиционеров ускорило их сближение.
