Одновременно Сталин настоял на еще одном унижении оппозиции. В качестве проверки на лояльность Зиновьева ему предложили выступить против других оппозиционеров, которые выступили за отказ от однопартийности, компромисс с социал — демократией, широкую демократизацию. Этот уклон, представленный прежде всего «рабочим оппозиционером» С. Медведевым, был «заклеймлен» как меньшевистский, а Зиновьеву еще в начале года было предложено выступить против него в прессе. Зиновьев согласился, так как действительно выступал против столь широкой демократизации, но затягивал выступление против коллег по оппозиционной деятельности. В мае 1926 г. Сталин писал Молотову, что Зиновьев «преступно просрочил все сроки»
[244] выступления против Медведева. В итоге «честь» дать отпор «меньшевистскому уклону» выпала на долю Бухарина, который осудил «правых» в статье «Правая опасность в нашей партии». «Новой оппозиции» пришлось присоединяться к позиции Бухарина. Альтернативу Зиновьев сформулировал так: «Либо престиж свой и партии, либо Медведева»
[245]. Конечно, Зиновьев выбрал свой престиж, тем более, что 29 октября Медведев под угрозой исключения из партии выступил с признанием ошибок. Всем было очевидно, что это признание формально и неискренне.
Эта история была важным успехом Сталина: ему удалось унизить «двух зайцев» одним ударом: одну группировку изолировать и заставить покаяться, а другую — отмежеваться от возможного союзника и присоединиться к официальной позиции. Оппозиционный фронт был расколот. Это «тактическое средство, которое впервые было использовано для подрыва оппозиционного блока в октябре 1926 г., затем последовательно применялось Сталиным на протяжении 1927–1929 гг., когда зиновьевцы после „покаяния“ служили оружием борьбы с троцкистами…»
[246], — комментирует эти события В. А. Шишкин.
Таким образом, к концу года авторитет оппозиции был подорван, и правящий блок мог торжествовать победу. Выступая 1 ноября на XV партконференции, Сталин комментировал заявление «объединенной оппозиции» о том, что она остается при своих взглядах: «мы говорили оппозиции, что ей самой не выгодно кричать о том, что они, оппозиционеры, остаются, да еще „полностью“ на старых позициях, ибо рабочие с полным основанием скажут: „значит, оппозиционеры хотят драться и впредь, значит мало им наклали, значит надо их и впредь бить“»
[247].
Но рабочие, в том числе коммунисты, молчали. И это печалило оппозицию, надеявшуюся на более активную поддержку снизу: «партийный середняк не сумел дать отпор неслыханному издевательству со стороны ЦК и всего аппарата над партией, что он казался слишком пассивным, но эта пассивность — тем режимом, который за последние годы проводил ЦК — режимом неслыханного террора по отношению ко всем, кто смел высказывать свое мнение»
[248]. Террор? Разве это террор. Он еще впереди. Пока — увольнения: «Рабочего — партийца заставили молчать под угрозой голода»
[249].
После вероломного нарушения Сталиным компромисса 16 октября оппозиционеры продолжали рассылать материалы, в которых призывали бороться «против ликвидации партии, проводимой сталинской фракцией под лицемерными лозунгами „единства“.
За действительное единство партии — на основе внутрипартийной демократии»
[250].
Они готовились к новым политическим баталиям. Сейчас большинство Политбюро победило. Но стоило ему допустить крупную политическую ошибку, и фортуна могла повернуться лицом к другой фракции. События следующего года напомнили об этом.
Между тем XV партконференция, которая также осудила троцкистов, фактически приняла их программу по важнейшей проблеме индустриализации: «Необходимо стремиться к тому, чтобы в минимальный исторический срок нагнать, а затем и превзойти уровень индустриального развития передовых капиталистических стран»
[251]. Пока рукововдителей партии устраивали так называемые «затухающие» темпы роста промышленности (процент роста падал по мере того, как исчерпывались возможности расконсервации старых предприятий). Поэтому достаточными казались и прежние надежды — на рост товарности крестьянского хозяйства, на совершенствование планирования, на благоприятную конъюнктуру рынка, на всемерную экономию, на новые внешнеполитические успехи. 1927 год опровергнет многие из этих надежд.
Китайская катастрофа
Вожди большевизма видимо всерьез верили, что «мировая буржуазия» считает своей приоритетной задачей уничтожение СССР. Ведь они сами готовили уничтожение капиталистической системы, тратили силы и ресурсы на развитие сети коммунистических партий — секций Коминтерна. Когда в кризисный момент на Западе начнется революционный подъем, СССР станет оплотом мировой революции. От этого в ВКП(б) не отрекался никто. Раз так, то и капиталисты должны были заранее уничтожить этот оплот мировой революции.
Большевистская бюрократия была продуктом военных обстоятельств и воспроизводила свой военный дух в обстановке военной истерии. В то же время руководство СССР боялось войны, чувствуя свою неподготовленность к ней, нежелание бюрократии погружаться в беспокойную военную обстановку. В 1924 г. после попытки переворота в Эстонии и скандала из — за вмешательства Коминтерна в дела Великобритании СССР на время прекращает провоцирование революционных выступлений в Европе. В 1924 г. западные государства начинают одно за другим признавать СССР. Победа теории построения социализма в одной стране делает мировую революцию не столь срочной. Но все равно необходимой, потому что в условиях капиталистического окружения победа социализма всегда будет неустойчивой — и из — за угрозы военного вторжения, и из — за нехватки передовых технологий, сосредоточенных на Западе, и из — за недостатка ресурсов, которые империалистические страны черпают на Востоке.
После того, как революционная волна на западе спала, взоры большевиков обратились именно к Востоку, и прежде всего к Китаю. С 1923 г. здесь нарастали революционные события. СССР и Коминтерн помогали советниками, деньгами и оружием китайским революционерам. Таковыми считались сторонники партии Гоминьдан и его лидера Сунь Ятсена, укрепившегося на юге страны. Сунь Ятсен выступал за объединение Китая, ныне раздробленного, индустриализацию и государственный социализм. Несмотря на то, что взгляды Сунь Ятсена не были марксистскими (он считал возможным не пролетарский, а общенародный характер революции и новой власти), они были близки Коминтерну в его политике в Азии, где с пролетариатом вообще было плохо, и на первый план выходили не классовые, а антиимпериалистические задачи. В 1921 г. Советская Россия и Коминтерн поддержали монгольских революционеров, и которые установили прокоммунистический режим в стране, где пролетариата фактически не было вовсе. В этих условиях Сунь Ятсен и его сторонники могли осуществить монгольский опыт в масштабах гигантского государства. Но для этого они должны были действовать под контролем советских советников и направляемых Коминтерном китайских коммунистов. Коммунистическая партия Китая (КПК) вошла в Гоминьдан.
