И тут оппозиция начинает кричать о реальных опасностях, «демаскировать» переворот. Уступить ей нельзя — Чан все поймет. Тем более, что троцкисты продолжают мыслить в категориях революций 1905 и 1917 гг. — поднимать народ, разжигать классовую борьбу, а не занимать посты, тихо договариваться с силовыми структурами. Так Сталин затем будет действовать в Испании и Восточной Европе в 30–40–е гг. Сейчас начал опробовать новый метод, так соответствующий его складу характера и настроениям советской и китайской бюрократий. И на тебе — троцкисты напоминают о традициях большевизма.
В апреле 1927 г. Чан Кайши, предупрежденный о коммунистическом заговоре, взял власть в свои руки и исключил коммунистов из армии и Гоминьдана. В Шанхае была проведена кровавая чистка от коммунистов. И после этого Сталин не считал возможным «отдать знамя Гоминдана, самое популярное из всех знамен в Китае, в руки правых гоминдановцев»
[260].
Освобожденная территория раскололась. Приморские районы поддержали Чан Кайши, а центральные — уханьское правительство левых гоминьдановцев и коммунистов во главе с Ван Цзинвенем, которому СССР продолжал оказывать финансовую и военную помощь. Сталин оказался заложником собственной политики и пытался извлечь пользу из союза хотя бы с осколками Гоминьдана. Но оппозиция категорично протестовала против продолжения этой обанкротившейся политики: «В пересмотре нуждается как раз линия на оставление компартии в Гоминьдана в положении придатка к Гоминьдану», — писал Зиновьев по свежим следам переворота, — «Выставить лозунг Советов в Китае значит, по мнению Сталина, „перепутать все карты“, смешать все перспективы». Чьи карты, чьи перспективы?… Да, эти карты необходимо «перепутать»
[261] В китайском вопросе, как никогда столкнулись два политических стиля. Радикальные большевики привыкли к непредсказуемой игре, изменению тактики в зависимости от ситуации, опоре на массовую стихию с последующим подавлением ее, когда задача завоевания власти выполнена. Сталин предпочитал тщательную подготовку операции, и в случае внезапной неудачи некоторое время продолжал действовать по инерции, постепенно готовя новую «операцию». Когда Сталин поддерживал Гоминьдан, оппозиция выступала за советы в Китае. В 30–е гг. Сталин будет проводить здесь политику создания советов. Оппозиция выступала за форсирование индустриализации, и кризис НЭПа показывал Сталину их правоту. Но он уже не мог примириться с Троцким, и смена курса была возможна только после ликвидации левой оппозиции как силы, которая может претендовать на власть. Сталин будет готов принимать идеи со стороны, но он, а не кто — то другой должен решать, какие идеи принимать, а какие — нет.
В начале июля Сталин пришел к выводу: «Мы использовали уханскую верхушку как только можно было ее использовать. Теперь надо ее отбросить»
[262]. Но Коминтерн призывал: «Ухань должен быть центром за другой путь развития Китая…», и в то же время, наученный горьким опытом союза с Чан Кайши, давал указание коммунистам: «стройте свои вооруженные силы»
[263]. Военные приготовления коммунистов были замечены левыми гоминьдановцами. В июле и они разгромили КПК и объединились с Чан Кайши. Тысячи коммунистов погибли. В отчаянии КПК попыталась поднять восстания в городах Китая. В Кантон для этого прибыли эмиссары Коминтерна, в том числе видный деятель ВКП(б) В. Ломинадзе. Но население не поддержало коммунистов, и выступления были подавлены.
Китайская катастрофа потрясла коммунистов всего мира. Последние надежды на мировую революцию рухнули, тысячи китайских товарищей погибли. Сталинская политика потерпела полный крах. Части оппозиционеров «казалось, что столь очевидное банкротство сталинской политики должно приблизить победу оппозиции»
[264]. Это позволило Троцкому утверждать: «…буржуазия, о которой говорилось, что мы ее используем и выбросим, как выжатый лимон, использовала на деле нас. Мы помогли ей сесть в стремя, она нас ногой отбросила, захватила всю власть, обескровила пролетариат. А за неделю до этого Сталин брал на себя ответственность за политическую линию Чан Кайши. Это худший обман партии, худший обман, — этого никогда не было в истории нашей партии, — говорят, что Центральный Комитет „все предвидел“, а на деле было прямо противоположное»
[265]. Итак, Сталин ошибся в Китае. Значит, он может ошибаться и в СССР. Оппозиция была права в критике китайской политики, значит, она может быть права и в отношении НЭПа.
Военная тревога и наступление оппозиции
Разгром коммунистического движения в такой огромной статье, как Китай, создавал впечатление, что империализм переходит в глобальное контрнаступление, что нужно ждать нападения на СССР. Это подтверждалось и серией событий накануне переворота Чан Кайши. Произошли налеты на советские представительства в Лондоне и Пекине с последующей публикацией захваченной документации о вмешательстве СССР в дела Китая и Великобритании. Отношения с последней тоже стали быстро ухудшаться, что объяснялось прежде всего советской поддержкой стачки британских шахтеров. В мае дипломатические отношения с Великобританией были разорваны. В советском руководстве опасались, что страны Запада могут предпринять военную акцию против СССР с помощью стран Восточной Европы. Поэтому шокирующее впечатление в Москве произвело убийство советского посла П. Войкова в Варшаве 7 июня. Его сравнивали с выстрелом в Сараево, который спровоцировал Мировую войну, и ждали новых провокаций.
В стране началась военная тревога. На этот раз это не была пропагандистская шумиха: «существующая ныне паника, которая слышится в каждом публичном выступлении и читается в каждой статье партийных лидеров, не „поддельная“…, эта нервозность успешно передается всему советскому народу»
[266], — докладывал британский дипломат. Чехословацкий дипломат также сообщал, что в 1927 г. «увеличивается число санитарных поездов. Многие фабрики и заводы перешли к работе на оборону…»
[267] СССР еще не был готов к столкновению с коалицией стран, граничивших с ним на западе и поддержанных Великобританией.
Военная тревога только обострила кризис НЭПа. Э. Карр комментирует: «В 1927 году кризис во внешних делах СССР, а так же первый взрыв увлеченности планированием отвлекли внимание от аграрных проблем. Урожай, хотя и менее обильный, чем в 1926 году, был вполне удовлетворительным, и предполагалось, что хлебозаготовка как и в прошлом году, пройдет спокойно. Эта уверенность была совершенно неоправданной. По сравнению с предыдущим годом настроения изменились. Тревожная международная ситуация, разговоры о войне, об оккупации — все это беспокоило теперь и деревню. После двух урожайных лет крестьянин впервые с начала революции наконец почувствовал себя уверенно. У зажиточного крестьянина были запасы зерна и денег. Промышленные товары, которые ему могли бы понадобиться, купить было почти невозможно. Деньги опять обесценивались инфляцией; в такой неопределенной ситуации зерно оказывалось самой надежной валютой. Крестьянам, имевшим большие запасы зерна, не было никакого смысла отправлять их на рынок. Поэтому осенью 1927 года зерна сдали государству чуть не в половину меньше, чем в 1926 году… Зимой 1927/28 года в городах очереди за хлебом стали обычным делом, масло, сыр и молоко — редкостью. Государственные запасы зерна истощились»
[268].
