– Останься… – попросил Амон.
– И вот что, – негромко продолжила женщина, – я знаю, что ты спрятал Ольгина в Серебряном Погребе – больше просто негде. А раз догадалась я, скоро сообразят и другие.
Входная дверь хлопнула. Мужчины остались одни.
Помолчали, переживая разговор, после чего Амон кашлянул и осведомился:
– Почему телефон так важен?
– На него прислали видео измены её тогдашнего мужа.
– А ты выяснил, кто это сделал… – вздохнул Кирилл.
– Было трудно, но ты меня знаешь – я упорный. – Машина поправил гарнитуру беспроводной связи в левом ухе. – Я всё узнал.
– Кто?
– Он очень хорошо замаскировал следы, использовал чужой телефон, но я проследил файл…
– Кто?! – перебил друга Амон.
– Шварц, главный помощник Гаапа.
– Получается, Ястребиный с самого начала вёл Ксану в Отражение? Гаап отнял у неё жизнь?
– У Ксаны потрясающий талант, – объяснил Машина. – Ястребиный не мог её упустить.
– Сегодня в Москве будет весело. – Амон резко поднялся на ноги. – Нужно съездить в Погреб.
Ермолай покачал головой:
– Марии Фёдоровне много чего довелось пережить, она осторожнее всех, кого я знаю, так что поверь: Погреб в полной безопасности.
* * *
Боль.
Нестерпимая, лютая боль…
Ольгину казалось, что знал о ней всё. Он думал, ничто и никогда не сравнится с терзаниями его души, его умершей души, полной печали и страдания, думал, что ничто на свете не сможет превзойти муки, испытанные им в тоске по Ольге…
Но ошибся.
Нынешний кошмар превзошёл всё, что он испытывал до сих пор.
Серебро проявило свой бешеный нрав не сразу. Какое-то время выжидало, оценивая жертву, примерялось, как сподручнее будет рвать сотканное из Тьмы тело, и лишь затем повело первую, очень медленную атаку на ненавистную плоть Великого Полнолуния.
Медленно…
Серебро знало, что в Погреб приходят надолго, и не торопилось.
Металлическое дыхание скользнуло по щеке Ольгина небрежным, обещающим много плохого поцелуем, и здоровяку вдруг стало непривычно и неприятно холодно. Он плотнее закутался в тряпку, с удивлением заметив, что ткань, похожая на грубую сеть, и греет тело, и смягчает боль, и замер неподвижной и недовольной совой, подобравшись в центре клетки и не прикасаясь к серебру.
Для Первородных в Погребе проложили узкие деревянные мостки, но одного лишь соседства огромного количества металла хватило Ольгину для мучений. Серебро дышало совсем рядом, постепенно приближаясь, пропитывая гиганта собой и принося жуткую боль. Нет, не сразу… Боль наползала постепенно, сначала – едва ощутимой ломотой в суставах… потом заныли мышцы, не от неподвижности, нет – Ольгин мог не шевелясь просидеть целую ночь, – заныли, отравленные серебром, пропитанные серебром, заныли, потому что отражение злого металла проникло в них… Потом стали покалывать подушечки пальцев. Как будто кто-то невидимый проверял их чувствительность, ведь они… замёрзли!
В тот миг Ольгин понял, что от лютого серебряного холода его спасает только тряпка, завернулся в неё плотнее, постаравшись укрыться с головой… и вот тогда пришла настоящая боль. Как будто Погреб разозлился за то, что Ольгин спрятался от холода, и врезал ему по-настоящему.
Невидимые стрелы вонзились в гиганта разом и со всех сторон. Прошли навылет, разрывая грешную плоть без крови, но от того ещё более страшно. Ольгин выгнулся, едва не свалился с мостков, закричал, стуча руками и ногами по доскам, затем собрался, сжав зубы, думал перетерпеть, но взвыл, когда серебряные стрелы сменились миллиардами невидимых игл, вылетевших из серебряных стен и вонзившихся в него, наполнивших жилы стылым металлом, потёкшим из ушей и глаз, затопившим лёгкие так, что не продохнуть… Взвыл, скрючил пальцы, стал рвать грудь, пытаясь добраться до забравшегося под кожу серебра, проклиная тех, кто его сюда привёл, и тех, из-за кого он прячется, взвыл от лютой муки, заплакал серебром и едва разглядел вошедшую в Погреб старуху.
– Выпей, – коротко велела Мария Фёдоровна, протягивая Ольгину фарфоровую пиалу.
– Уйди! – прохрипел он.
Старуха поняла, что немного опоздала, вздохнула, присела, грубо и крепко обхватила голову грешника, заставила раскрыть рот и влила в горло густую, отвратительно воняющую жидкость. Горячую и терпкую. Настолько горячую, что ободрала до крови глотку, но неожиданно вкусную, а главное – принёсшую облегчение.
– Вижу, серебро тебя совсем не любит, – хихикнула старуха.
– Правда? – выдавил из себя Ольгин. – А я думаю, с чего мне так хреново?
И закашлялся, повалившись обратно на мостки.
– Дальше будет так же, – пообещала Мария Фёдоровна. – Терпи.
– Я постараюсь.
Она укрыла его тёмного тряпкой и погладила по плечу, Ольгин тихо заскулил.
* * *
– Сюда? – угрюмо спросил Сапёр, разглядывая тоннель.
– Да, – подтвердил проводник.
Истребитель шагнул в проход и через плечо бросил вопрос:
– Она одна?
– Ей давно никто не нужен.
– Я имел в виду охрану.
– Я тоже.
– Шутник.
– Спасибо.
Сапёр вздохнул и машинально поправил кобуру – прикосновение к оружию его успокаивало.
Командиру истребителей не нравился проводник – скользкий тип из органиков по имени Мика, ему не нравилось задание – любой ценой добраться до Серебряного Погреба, в котором, скорее всего, укрылся монстр, и даже сама охота на Ольгина перестала ему нравиться. То есть Сапёр безусловно хотел расквитаться за Коротышку, но радости не испытывал – ни от предстоящей мести, ни, тем более, от смерти друга.
А ещё Сапёр ловил себя на мысли, что принявший бой Ольгин нравился ему гораздо больше, чем скользкий Мика, подло договорившийся о встрече с Марией Фёдоровной и ведущий к ней истребителей. И от этого становилось особенно тошно.
Дорога в Серебряный Погреб лежала через метро. Трое истребителей встретились с проводником на «Таганской-кольцевой», затем направились в переход на радиальную и там по очереди нырнули в неприметную дверь «Только для персонала», которую Мика открыл своим ключом. За дверью оказался коридор, стены которого были выкрашены в казённый зелёный цвет, но в нём истребители не задержались: проводник открыл следующую дверь и вывел их на лестничную площадку, от которой уходили вниз стандартные бетонные пролёты. Следующие десять минут путники провели бодро шагая по ступенькам и в конце концов оказались перед старой деревянной дверью, уныло-обшарпанной и с хулиганской надписью в правом нижнем углу.
Мика позвонил, через десять, примерно, секунд послышались шаркающие шаги, и старуха скрипуче спросила:
