Поглотив союзников, Берлускони дал понять, что не хочет, чтобы парламент ограничивал его амбиции. Приручив судебную систему и СМИ, он основательно закрепился на всех уровнях власти. Следующей затеей Берлускони (по примеру Путина, его доброго друга) стало приспособление под себя президентской власти.
Впрочем, это слишком легко — свалить всю вину за отступление демократии в Италии на одного человека. Если демократия понимается узко, как воля большинства, выраженная на свободных и честных выборах, то итальянцев можно было простить. А если считать, что демократия — это нечто большее, это участие общественности, общественный контроль и подотчетность, то Италию можно счесть не слишком отличающейся от так называемых авторитарных стран, в которых мне довелось побывать. Все те учреждения, которые должны были контролировать политиков, в равной степени заслуживали осуждения. Риццо сказал мне:
Забудь про телевидение: оно потеряно давным–давно. Даже итальянские газеты очень близки к власти. Они не могут быть сторожевыми собаками. Мы критикуем наших политиков, но сами хотим таких же привилегий… Системная коррупция так глубока и всепроникающа, что больше не имеет значения, берет ли конкретный политик деньги на стороне (хотя большинство берет).
Период кампании «Чистые руки» в начале 90–х годов предоставлял итальянцам шанс порвать с прошлым: «Пятнадцать лет тому назад у нас был шанс оживить нашу политику. Мы им не воспользовались».
Глава 7
Великобритания: под колпаком
Глава 7
Великобритания: под колпаком
Прежде Британия экспортировала текстиль, железо, сталь и поп–музыку. Сейчас она экспортирует оруэлловские методы контроля над массами.
БРЕНДАН О'Нил
Приверженность британцев защите прав человека происходит из определенного понимания нашей истории, из осознания прав, выкованных в совместных битвах, и из веры в то, что свободное общество обеспечивает наилучшие перспективы для долговременной стабильности и роста.
Это было в марте 2009 года. Я сидел во втором ряду богато декорированного зала в Ланкастер–хаусе, видевшем торжественные и не очень торжественные события в истории дипломатии, и слушал министра иностранных дел Дэвида Милибэнда. Он начинал свой ежегодный доклад о соблюдении прав человека. Я сдержал возглас недоверия, когда он стал объяснять, каким образом Великобритания подала другим странам пример для подражания. Зная Милибэнда в течение многих лет, я наблюдал за тем, как он, подобно другим своим коллегам, прислушивался к голосу совести, реагируя на те или иные действия правительства. Менее чем через час после выступления Милибэнда генеральный прокурор объявила, что она санкционировала расследование, которое должно ответить на вопрос о том, замешаны ли агенты МИ-5 в пытках заключенных на американской базе Гуантанамо. Адвокат Беньяма Мохаммеда, бывшего узника, который на начальном этапе дал признательные показания, заявил, что разбирательство может привести следствие к ведомству Милибэнда.
Все это было совсем не похоже на то, что происходило 12 лет назад. Страна готовилась к приходу Тони Блэра и нового лейбористского Камелота с почти ребяческим энтузиазмом. Я только что вернулся в Великобританию после того, как наблюдал вблизи крушение диктатур. Я присоединился к «лобби» — самой английской из институций, этой святая святых политической журналистики при Вестминстере — в надежде на то, что разворачивающиеся передо мной демократические процессы приведут меня в чувство. Еще до выборов 1997 года я достаточно понаблюдал за людьми из окружения Блэра и журналистами, которые должны были следить за их деятельностью, чтобы проникнуться скептицизмом в отношении какого бы то ни было прекрасного, нового и более свободного мира.
Послужной список консерваторов ужасал. Здесь было многое: от интернирования, бессмысленных попыток заткнуть на телевидении рот лидерам Шинн Фейн и стрельбы на поражение в Северной Ирландии — до политизации полиции, силами которой срывались забастовки, использования закона «О государственной тайне» и других мер Для запугивания журналистов и препятствия расследованиям. Во всем этом правительства Маргарет Тэтчер и Джона Мейджора продемонстрировали классический бесцеремонный подход к тем, кто, по мнению консерваторов, подрывал «британский образ жизни».
Лейбористы поклялись, что будут другими. Они пришли к власти, пообещав возродить веру общества в демократию. Они должны были выполнить это обещание, восстановив «доверие» и проведя радикальные конституционные реформы для того, чтобы модернизировать Вестминстер и Уайтхолл
[32], сделать их более прозрачными и подотчетными. Автономия Шотландии, Уэльса и Лондона была расширена. Был принят закон «О свободе информации» — хотя и после существенной задержки и в сильно урезанном виде. Самое важное, что Европейская конвенция о правах человека была инкорпорирована в законодательство Соединенного Королевства, закрепив основные права в неписаной конституции Великобритании. Как же могло случиться, что администрациям Блэра и Гордона Брауна суждено было остаться самыми нетерпимыми в современной британской истории?
Здесь нет единого ответа, но есть много наводящей информации. Кое–какая из этой информации имеет узко политический характер. Блэр унаследовал пакет реформ от своего предшественника, и, разумеется, эти реформы были ему не по нраву. Зачем разбрасываться властью, если вы внезапно обзавелись ею в таком количестве? Уверенное доминирование в парламенте, подтвержденное в 1997 и 2001 годах, придало премьер–министру и его окружению спеси, которая ведет к падению и которая в наибольшей мере проявилась в отношении войны в Ираке и во внутренней политике. Кроме спеси, лейбористы отличались неуверенностью в себе — менее заметной, но в равной степени разрушительной. В глубине души Блэр верил, что Британия — это консервативная страна, голосующая за консерваторов, и что он добился бы куда меньшего, если бы не потворствовал вкусам большинства, о которых ему рассказали специалисты по общественному мнению, а также некоторые газетные магнаты и издатели. Террористические атаки 11 сентября позволили Блэру проявить свои чувства, но вообще‑то его авторитарная эволюция началась раньше. Вместе с техническими достижениями, такими как сбор биометрических данных, это дало сильнодействующую смесь.
В 2007 году, когда Блэр покинул пост, он оставил своему преемнику «государство надзора» (surveillance state), не имеющее аналогов в демократическом мире. Парламент утвердил 45 уголовных законов (больше, чем за все предыдущее столетие), предусматривающих более 3 тысяч новых составов преступления, например восхваление терроризма и возбуждение религиозной ненависти. Таким образом, на каждый рабочий день парламента за время премьерства Блэра пришлось два состава. Полномочия полиции и спецслужб в сфере ареста и задержания оказались расширены. Всем государственным учреждениям были предоставлены особые права на сбор информации, а от граждан стали требовать предоставления беспрецедентных сведений. Что касается зарубежных дел, то правительство тайно договорилось о транспортировке террористов, подозреваемых правительством США, в секретные тюрьмы по всему миру и предоставило рейсам «чрезвычайной выдачи» право на приземление в аэропортах Великобритании. Предписания о надзоре (control orders) применяются к людям, которые вроде бы представляют угрозу безопасности, но которых, однако, правительство не может преследовать в судебном порядке: суды не принимают во внимание сведения, добытые путем прослушивания телефона или другими подобными способами. Предписания о пресечении антиобщественного поведения (anti‑social behaviour orders) применяются к людям, чьи действия не были сами по себе незаконными (например, посещение ими части города, объявленной для них запретной, или разговор с определенными людьми, которые считаются опасными). Стандарт доказательства в этих случая существенно ниже, чем при расследовании уголовного преступления. Правительство также попыталось вывести ряд категорий дел из юрисдикции суда присяжных, аргументируя это тем, что некоторые дела, например о крупном мошенничестве, слишком сложны для понимания обычных граждан.
