– Стоит ли на это силы тратить? – спросил Радужник.
– Я обещал Франклину Боксу, что заберу его книгу обратно. И я отыскал её – в Музее естественной истории. Она вон там, в моей сумке.
– Вот как? Книга?
Мох тряхнул головой:
– Мне нужно было показать Сифорту, что в его панцире есть слабое место, что он уязвим, как и любой другой человек. Хотелось, чтоб он почувствовал себя претерпевшим насилие. Придёт день, и он осознает, что я натворил. – Мох сверкнул глазами. – Мне нужно было покарать его за то, что он меня упёк и погубил проклятую мою жизнь.
Радужник кивнул, тая в уголках рта знакомый проблеск улыбки.
– Отлично разыграно, Мох, отлично разыграно.
Оба взорвались хохотом. Когда тот стих, с улицы стали слышны звуки города. Радужник щелчком сбросил муравья с рукава.
– Мне необходимо поспать, прежде чем я помогу тебе устроить твою жизнь, – сказал Радужник. Мох кивнул, ухмыляясь и закрывая глаза. Радужник снял пальто и перекинул его через высокую спинку кресла, освобождённого Эндрю. Пустую молочную бутылку он передвинул к столу. – Не дело подкармливать беспризорных.
Мох растянулся на диване и подтянул рукав, скрывая наколку. Пузырёк синиспоры врезался ему в ногу. Радужник задёрнул шторы, отсекая солнечный свет, и вернулся к креслу. Они предались покою, а голубь всё ворковал и метал шажки за окном. «Беспризорные», – подумал Мох. И открыл глаза. Как же давно Радужник следил за домом?
Сундук с книгами
Час спустя, пока Радужник спал, Мох вытащил из-за дивана свою потрёпанную сумку на лямке. Оцелусы лишали его спокойного сна. Лёжа на боку, он следил за их движением по комнате из-под неплотно закрытых век. Неустанные в своей любознательности, они то стремглав разлетались, то сходились вместе, а потом вновь разлетались. Это дьявольски действовало на нервы. Оцелусы, оставленные без присмотра, просканировали бы всю комнату до мельчайших подробностей. И все эти сведения были бы переданы Радужнику, а тот извлекал из них выводы, до каких, возможно, никогда бы не додумался Мох. Перекинув лямку сумки через плечо, Мох решил поискать на крыше покоя от глазастых проницательных стекляшек.
Он прошёл в библиотеку, закрыв за собой дверь, не дав оцелусам возможности последовать за ним. Крючком стянул лесенку с потолка. Хитроумное устройство скрипело неимоверно, приходилось взбираться медленно, чтобы не вызывать шума. С верхней ступеньки он шагнул в длинный чердак, заваленный связками судебных документов и ненужных предметов мебели. Дверь находилась в дальнем конце.
Мох вышел на плоскую крышу. В рубероид болтами было втиснуто основание телескопа. Вид у него был массивный и военный. Моха всегда интересовало, не находил ли инструмент какого-то применения во время войны. Осторожно обошёл, придерживаясь за чугун для равновесия, пока не добрался до кресла. Смахнул с сиденья лужицу, вытер его досуха рукавом, прежде чем усесться. Кресло предоставляло великолепную, пусть и шаткую, возможность обозреть соседние окрестности.
Зажав сумку меж колен, он вынул из неё «Певчих птиц острова Козодоя». Рад был, что сдержал свое опрометчивое обещание Боксу. Годы миновали с того дня, как сидели они во дворе тюрьмы, скармливая крошки хлеба ласточкам, а Бокс горевал из-за того, как ловко Сифорт забрал его книгу. Отобрана она была в качестве «вещественного доказательства», но Сифорт придержал её для себя. Бокс узнал об этом, потому как судья похвастал этим перед начальником тюрьмы, а сведения протекли вниз. Бокс, казалось, был просто раздавлен. Когда Мох дал обещание выкрасть её обратно, Бокс потрепал ладонью его руку возле локтя и снисходительно улыбнулся. Мох едва не сгорел от стыда. И ещё долгие часы ощущал хватку руки убийцы.
Мох вспоминал, как позже, наблюдая за Боксом, сидящим на сыром полу со своими лоточками лопнувших яиц, собранных по канавам и расщелинам Брикскольда, осознавал, что этот человек существовал в иной реальности. Тем не менее настроился Мох решительно. Он найдёт книгу, и однажды Сифорт поймёт, что натворил. В руке его книга ощущалась тяжёлой.
Обратившись лицом к морю, он читал отрывки из неё, пока не задул ветер и первые капли пятнами не расплылись по бумаге. Возвращаясь к действительности, Мох закрыл обложку книги, вернул её в сумку и поспешил в обратный путь вокруг основания телескопа. Стоя под защитой дверного проема и смотря, как барабанит дождь по соседним крышам, он вернулся в мыслях к Мемории. Неужели она прячется где-то совсем рядом, рукой подать? Глядит на него из какого-нибудь окна в отдалении? Он улыбнулся своей фантазии. Найди он её, только ей отдал бы эту книгу. Разве не были птицы её вечной любовью? Он был уверен: Франклин Бокс одобрил бы.
День склонялся к вечеру. Всё труднее становилось различать черты Радужника, сидевшего за шахматной доской напротив. Мох включил лампу. Волосок её налился светом и ярко засиял. По улице проехал трамвай, отчего весь дом сотрясся. Стекло задребезжало в дверце книжного шкафа, и что-то в нём глухо грохнулось.
– По звуку судя, что-то дорогое, – сухо заметил Радужник.
Помывшийся, одетый в чистую, пусть и мятую одежду, Мох склонился над доской, пытаясь сообразить, как это Радужнику опять удалось поиздеваться над ним. В пальцах он крутил чёрного ферзя. Как и всё, чем владел Сифорт, фигурка была выточена с тончайшим мастерством. Доска ручной работы и шахматные фигуры сделаны из белого, как снег, вулканического стекла и слоновой кости. К основанию каждой крепился зелёный бархат, так что передвигать шахматы можно было бесшумно.
В Брикскольде заключённые делали себе шахматы из пробки и кости. Партии разыгрывались в коридоре, наполненном шумом и гамом. Ещё раньше Мох заявлял, что его вполне радует роскошь шахматной доски Сифорта и уют помещения. На что Радужник, всегда склонный спорить, тогда же заметил, что предпочитает играть в слепые шахматы и тем самым обходиться вообще без доски, чем донельзя растравил Моху душу. Мох собрался было взяться за короля, как раздался стук в дверь. Игравшие обменялись взглядами.
– Пойду посмотрю, что ему нужно, – сказал Мох, поднимаясь со стула.
Радужник расставил фигуры в их первоначальное положение и прошёл в смежную с комнатой библиотеку. Оцелусы попрятались на незажжённой люстре. Мох оправил одежду, подоткнув рубашку и выправив клапаны карманов пиджака. В последний момент он взял револьвер со столика у стены. Огладил чёрный ствол. Очередной стук в дверь разом вывел его из забытья. Он нацелил оружие на дверь.
– Бах, – выдохнул шёпотом. Заткнул револьвер сзади за брючный ремень, где его не было заметно под пиджаком. Повозившись с запором, открыл дверь. Господин Сморчок, раскланиваясь, переступил порог. У этого человека была привычка, постучав в дверь, отступать на несколько шагов и стоять в ожидании, заложив руки за спину. Когда дверь открывали, он проходил вперёд с решительным деловым видом. Маленький и нескладный, он напоминал Моху какой-то овощной клубень, весь в странных комках и неприятных выростах. Одет он был, как обычно, в брюки из чёртовой кожи, узкий пиджак с засаленными рукавами и чёрные башмаки на толстой подошве. К лацкану у него была пришпилена самодельная пластинка с надписью: «Управляющий домом». Его собака, мускулистая кикимора, прозванная Припадочной за частые эпилептические конвульсии, сидела у ноги хозяина.
