Мох бросил взгляд на ягнёнка, свернувшегося на льду. Выходя из магазина Таджалли, он заметил на стене литографию, изображавшую подкожные мышцы человеческого лица. На какой-то тошнотворный миг почудилось, что его собственное лицо с содранной кожей лежит среди убоины в снежном ореоле и кружевах из потёков крови.
Много ли времени прошло с того разговора в штольне? Высчитывая, Мох перевёл взгляд на отражение того, что было у него за головой. Тесно сбитые лавки и магазины, чередование окон и дверей. За остроконечными крышами и печными трубами темнело небо, грозившее зимой. Прохожие на улице выглядели едва ли не пришельцами из иных миров – округлые массы несовершенной плоти, оживлённые какой-то непостижимой искрой. Всякая движущаяся фигура виделась ему куском мяса, разложение которого началось с самого его появления на свет. То были черви, спелёнутые и надушенные, пожиратели, разжёвывающие мир в кашицу и зло плюющиеся неперевариваемыми остатками. Их тела лежали, громоздясь в кучи, на кладбищах, в испоганенных водоёмах и забитой канализации. Их имена высекались на плитах доисторического известняка и гранита, которому уже много миллионов лет, – тщеславные похвальбы червей, клещей и землероек, которые рождались, а уже через мгновение умирали. Он нащупал у себя в кармане пузырёк. «Ради бога, успокойся», – подумал про себя.
Мох вновь настроился на выложенное в витрине, скользя глазами по печёнкам, так напоминавшим интимные органы женщины. Он отвернулся, зажал рукой рот и обнаружил, что закусил губу. Отдающий медью привкус крови залез в пазухи носа. Мох отшвырнул докуренную цигарку на дорогу, заметив, что привлекает внимание громадного пса. Того самого пса, с канала. Тут никаких сомнений.
О собаках Мох знал немного. Вырос он рядом со сворами дворняг – в доке по разделке судов и примыкавшем к нему городке, но избегал диких собак в большом городе. Каждый обитатель Ступени-Сити был знаком со стаями беспородных шавок, что ночами растаскивали мусор по улицам. Их частенько приходилось отлавливать и отстреливать ради общественного спокойствия. Образчиком такого рода животных была Припадочная Сморчка. А вот зверь, смотревший на него сейчас, – не был. Тут было нечто другое: массивный, мышцы упругими шарами перекатывались под шкурой, блестевшей, как у скаковой лошади. Умные глаза следили за ним из-под складок кожи на морде. Уши торчали как рожки. Мох почувствовал страх, рука сама собой потянулась в сторону, к дверной ручке лавки: он готовился, коль нужда придёт, укрыться внутри. Потом, непонятно почему, пёс оставил своё место на тротуаре и потрусил на левую сторону улицы.
Поддаваясь порыву, Мох последовал за ним на расстоянии. Текучая поступь пса радовала глаз. Он, казалось, внимания не обращал на покупателей, спешивших перейти на другую сторону, чтобы держаться от него подальше, либо просто останавливавшихся и глазевших ему вслед. Мох проследовал за ним до конца извилистой улицы, а потом зашёл в проход. Один раз пёс остановился и, повернув голову, посмотрел назад. В конце прохода он исчез из виду. Любопытство одолело разум, Мох припустил трусцой, проскакивая сквозь тени. И выскочил на заброшенный сортировочный узел железной дороги. От него только и осталось, что громадный круг, поросший травой, золотарником и поздними молочаями. Двор был очерчен изогнутым деревянным зданием с пустыми дверными проёмами и осевшими стенами.
На дворе стояла вытащенная на середину чёрная конная карета без окон. Пёс улегся в тени её окованного железом колеса. Мох остановился. Увиденное им в следующий миг разом избавило его сознание от всех страхов из-за пса. На том месте, куда запрягали лошадей, возвышалась громадная фигура. Голова её была скрыта под капюшоном из потрёпанной парусины. Тело было укрыто тяжёлым пальто, которое, по-видимому, поросло лишайником и грибком. На шее у этого чудища висел громадный хомут, который цепями крепился к карете. Пока Мох разглядывал все эти детали, чудище повернулось с угрюмой слоновьей медлительностью.
Мох попятился назад. Всем своим существом он не желал видеть лицо этого чудища. В панике он повернулся и побежал. Зацепился за кусок ушедшего в землю рельсового крепежа, но сохранил равновесие и полетел обратно через проход. На каждом шагу он был уверен, что вот-вот ощутит на спине тяжесть пса, но уже через несколько секунд вернулся в тихие переулки без происшествий. И пошёл, не привлекая к себе внимания, с улицы в сторону квартиры Сифорта.
Аура
В то утро до своей квартиры он не добрался. Передвигаясь на своих двоих, Мох предпочитал менять маршруты, избегая быть замеченным. Взбудораженный увиденным во дворе сортировочного узла, он попал на незнакомую улицу.
Разговор с Оливером потряс его. Хотя с годами они всё меньше и меньше откровенничали, но в основе всегда оставались верны друг другу. Их отношения совершили новый поворот. Мох никак не мог определить почему. Он знал, что чувства его обострены симптомами воздержания от синиспоры, которую он безуспешно пытался заменить бренди. Его одолевали потливость и копание в себе. Так и представлялось, что всякие незнакомцы в последнее время разглядывают его, словно бы недоумевая, зачем он тут оказался. Это озадачивало его, пока он не понял, что они, видимо, поступают так в ответ на его собственный пристальный взгляд. Кучка ребятишек, игравших в кольца, перестала бросать их в цель, чтобы потешиться над ним. Будь всё нормально, это забылось бы уже в следующее мгновение. На этот же раз ребячьи голоса продолжали оставаться у него на слуху, как хоровое эхо.
Мох, чтобы навести в голове порядок, опёрся о стену в нескольких шагах от одного из одинаковых одноквартирных домиков, которые тянулись по всей стороне улицы. В окно, выходившее на улицу, сквозь разросшуюся герань ему был виден салон с пианино. На крышке инструмента плотно стояли фотографии в рамках. За пианино был дверной проём, за ним – ещё один. В конце этой череды проёмов находилась кухонная дверь, ведшая в крохотный цветник с клумбой и кустом роз. Ласточки метались над дорожкой, гоняясь за чем-то невидимым. Резкое постукивание по стеклу вернуло его на улицу. Мох прыжком распрямился. Пожилая дама с бледным от пудры лицом и пучком волос, удерживаемых шарфом, жестом показывала, мол, проходи мимо. Не споря, Мох опять зашагал. Неприятности ему были не нужны.
Обе стороны улицы составляли такие же домики из красного кирпича, как и тот, куда он только что заглянул. Левая сторона улицы была зеркальным отражением правой. Мох наполовину ожидал увидеть на другой стороне своего призрачного двойника, шагающего по противоположному тротуару. Мысль эта до того засела у него в воображении, что он никак не мог перестать высматривать. Бросив взгляд, он увидел ребёнка, катившего куклу в ржавой колясочке. Повернул голову обратно – и уткнулся взглядом в ещё одного ребёнка, девочку лет пяти, стоявшую перед ним.
– Папа говорит мне, что чужим доверять нельзя, – сказала девочка. Мох замер, почему-то не в силах пройти. – Папа говорит мне, что вот так моей маме и заделали ещё одного маленького. Папа собирается вышибить этому мужику зубы, если когда-нибудь поймает его. Так может и кровь пойти, вот увидите.
– Дай мне пройти, пожалуйста, – попросил Мох. Голос для него самого звучал странно. Высокий, нетерпеливый.
