Птичий переулок
На следующее утро Мох проснулся, готовый к решительным действиям. Он вымылся, хорошенько рассмотрел себя в зеркале, в раме с херувимами. Лицо его уже избавилось от худшего, что претерпело всё тело. Красные следы порезов на надбровье да кое-какие отметины на щеках были единственными заметными свидетельствами избиения. Он оделся в то, что предлагал богатый гардероб Хабиха Сифорта: белую сорочку, тёмно-серый галстук и брюки с отутюженными складками. К этому он присовокупил чёрный костюмный пиджак, а поверх накинул пальто. Спохватившись, подровнял бороду и протёр очки. Когда такое преобразование в Джозефа Леса было закончено, он заглянул к Имоджин, которая всё ещё спала. Прикрыл дверь спальни так, чтобы его уход не разбудил девушку. Долго отсутствовать он не собирался. Наживит приманку – и вернётся.
Через мгновение он вышел из дома, окунувшись в какофонию разгоревшегося утра. Ширины улицы перед домом Сифорта вполне хватало, чтобы вместить два трамвайных пути и пешеходный тротуар. Напротив стоял похожий трёхэтажный дом с фасадом из известняка. Оба конца улицы были ярко освещены и оживлённы. Повернув направо, он припустил быстрым шагом, отмечая резкий переход от лета к осени, произошедший за минувшую неделю. Воздух был прохладным, попахивал угольным дымком и морем. Растения в урнах на тротуаре сильно разрослись и желтели, увядая. Утро стояло мирное.
Мысленно он возвращался к состоянию, в каком пребывал в том проходе. Оценивал его как своего рода припадок, спровоцированный отказом от синиспоры или резким взлётом напряжения. Признаки замечались на протяжении многих дней. Он не придавал им значения и поплатился за беззаботность. Так можно было бы объяснить все фрагменты снов и все видения. А вот от чего не отделаться, так это от вопроса о личности спасителя. Кто спас его, увезя на такси? Это не был Радужник. Радужник обмыл его и уложил в постель, но кто-то другой доставил его домой к двери Сифорта, где Радужник и нашёл его.
Мох шагал навстречу солнечному свету, туда, где односторонняя Девониан-лэйн пересекалась со Сперрикорн-авеню. Он миновал несколько магазинов, в том числе и заколоченную художественную галерею и табачную лавку. На авеню он протиснулся в битком набитый трамвай, только что с лязгом остановившийся. Мох вынужден был стоять в проходе, пока трамвай, кренясь и рассыпая искры, продвигался к району рынка. Проехав несколько кварталов, он спохватился: выходя из дома, не убедился в отсутствии полицейских агентов. Это успело стать для него обыкновением с тех пор, как он приступил к работе у Сифорта. Он расценил это как предупреждение о том, что целеустремлённость у него возобладала над осторожностью, и решил не торопиться и быть повнимательнее к тому, что его окружает.
Мимо скользнули колонны и почерневшие статуи Дома Оперы, затем Морской музей и Художественная галерея. Шедший прошлой ночью дождь оставил после себя лужи на тротуаре, но небо было уже чистым. Мох сошёл с трамвая у Мемориальных Садов, откуда уже был виден рынок. Когда трамвай пополз дальше, позвякивая колокольцами, он остановился и взглянул на Полотняный Двор, этот величественный архитектурный ориентир. Но не туда он направлялся. Свернув, Мох пошёл налево до старой улицы за Художественной галереей, уклоняясь от грузовиков и подвод, равно как и от исходящих парком куч конского навоза. Он шёл к Птичьему переулку.
Птичий переулок представлял собой покрытый слизью кусок брусчатки между складами галереи и арсеналом. Бельевые верёвки были так натянуты между стенами, чтобы пришедшие сюда могли повесить на них птичьи клетки. Они висели, постоянно покачиваясь, служа жилищем ошеломляющему разнообразию птиц, от которых в воздух летели тучи пёрышек и шелухи. Войдя в переулок, Мох пригнулся, избегая столкновения с тесным рядом клеток. Их трепещущие обитатели наполнили его слух прелестным пением и менее прелестными пронзительными криками, пока он пробирался между столов, за которыми собирались старики, торгуясь и меняясь птицами, россказнями и шахматными задачками. Он обошёл прилавок, где подавали горький кофе из самовара. Дымный дух от шампуров с ягнятиной и каштанов густо висел в воздухе, напоминая, что Мох ещё ничего не ел. Придётся обождать: он уже увидел того, кого пришёл навестить.
Оливер Таджалли сидел на своём обычном месте. На столе перед ним стояла деревянная клетка. Небольшой зелёный попугай с красным клювом просовывал головку меж прутьев решётки и брал семечку подсолнечника из зубов Оливера. Квакуша, также сидевший за столом, смотрел на это представление без особого интереса.
– У этой птички прикосновение мягче, чем у девки, с которой я прошлую ночь провёл, – сообщил Оливер.
Клерк усмехнулся. Он сидел напротив Оливера в чёрном костюме и белой шляпе и наливал себе красное вино в грязную кофейную чашку. Оливер сидел, закинув ногу на ногу, на нём были полосатые брюки и белая рубашка. На голове у него также сидела шляпа, тёмно-серая, с изумрудным пёрышком, заткнутым за ленту. Между ними сидел, откинувшись на стуле, Эндрю и, избегая встречаться взглядом с Мохом, усердно листал большим пальцем уже покоробившиеся по углам странички мальчишеских приключенческих комиксов. Когда Мох подошёл к столу, Оливер продолжал заниматься с попугаем. Мох знал, что Оливер будет не один, но присутствие Эндрю его сильно поразило.
– Ах, это опять вы, – произнёс клерк. – Какое занудство. Ну нет покоя, а? Вы мне атлас принесли, господин Лес, Мох, или кто вы ни есть нынче? – Клерк уткнулся в носовой платок, пряча смех. Он был пьян. Мох покачал головой.
– А-а. – Оливер заговорил сквозь семечку, зажатую у него меж губ. – Это учитель. – Он махнул рукой мальчику. – Эндрю, слетай и принеси господину Моху-Лесу чашечку кофе.
– Доброе утро, Оливер, – сказал Мох. – Я и не знал, что ты знаком с Эндрю.
Оливер рассмеялся.
– У меня их, этих Эндрю, много, Мох. Садись. Ты, само собой, знаком с Квакушей?
Мох кивнул Квакуше, который слизывал пролитое вино с подушечки большого пальца. Оливер побаловал птицу ещё одной семечкой, на сей раз – из пальцев в жёлтых пятнах. Квакуша залпом выпил вино и уставился на Моха с непроницаемым выражением лица.
– Да. Как ты себя сегодня чувствуешь, Оливер? – спросил Мох.
– Как всегда, злюсь. Дела не так уж и хороши. Я кучу денег вложил в судно, а вчера вечером узнал, что эта гнида-капитан посадил его на мель в южном море. Всё – буль-буль, и на дно. – Он чиркнул, будто черту подвёл, увешанной кольцами рукой. Попугай настороженно вскинул головку.
– Жаль будет дурака-капитана, когда он вернётся, – хмыкнул Квакуша, оголяя потемневшие от вина зубы.
Вернулся Эндрю с крошечной чашечкой какой-то бурды, напоминавшей разваренную сепию. Мох дал ему три шестиугольные монетки, Оливер же меж тем продолжил:
– Хватит о моих горестях. Что привело тебя в этот переулок? Мало вчера получил? Или ты здесь, чтобы птичку купить? Может, послушать трепотню старичков? Или ещё какие странные женщины появились у твоего порога?
– Мне с тобой надо кое-что обсудить с глазу на глаз. – Мох решил действовать по наитию.
