– По мне, этого не должно было быть. – Он хлопнул в ладоши. – Хватит россказней на сон грядущий. Мы оба немало выпили. Надо поспать. Я уеду рано. Должен перебираться к себе в монастырь. Тебе я не скажу, где он находится. Пользуйся, чем захочешь, только, пожалуйста, прибери за собой. Мыши, ты же понимаешь. – Уже из коридора, закрывая за собой дверь, он сказал: – Уборная – вниз по коридору, налево.
Какое-то время Мох лежал, уставившись в штукатурку с водяными разводами над кроватью. В углу комнаты паук перебирал свою паутину. В доме было тихо, зато на улице в отдалении слышалась музыка, которую, казалось, ветер сбивал в комок и уносил прочь. Один раз у него под окном раздался громкий крик, за ним – звон разбитой бутылки и смех.
В комнатке, похожей на келью, Мох чувствовал себя отделённым от потока своей жизни, то погружаясь в сон, то выходя из него, осознавая, что, пока он спал, в окно барабанил дождь. Донёсся далёкий раскат грома, под конец его задрожали створки окна. Дрожание прервало его поверхностный отдых.
Отрешившись ото сна, он сел, опершись спиной о подушку. Бегущая по стеклам вода отражалась на стене – призрак, которому не дано вполне материализоваться. В голове его вновь прокручивался вечерний разговор, и он сожалел, что рассказал Джону о себе гораздо больше, чем собирался. А может, оно и к лучшему. Его излияния были под стать очистительному поту при лихорадке. По наитию он выдвинул ящик небольшого бюро. Там нашёл бумагу и обшарпанную авторучку, которая, скрипя, стала писать после нескольких небрежных росчерков.
Полчаса писал, прежде чем позволил себе признаться, что пишет Имоджин. До этого он пытался отыскать смысл в событиях последних нескольких дней. Но потом увидел, что забирается всё дальше и дальше обратно во времени, повторяя то, о чём рассказывал Джону. Наконец он выразил свои чувства к ней. Рассказал, что думал о ней всё время, что жалел о том, как они расстались. Мох успел лишь половину рассказать из того, что было у него на уме, когда кончилась бумага. Сложив листы, он сунул их в карман бушлата. Остальному придётся подождать. На улице окна светлели от наступающего рассвета. В доме было по-прежнему тихо. Неужели Джон ещё спал?
С головой, кружившейся от распускающегося похмелья и недосыпа, Мох вышел из комнатки и побрёл по дому обратно, тем путём, каким пришёл. На кухне не было никого, в часовне царили холод и покой. Он стоял в дверях, глядя, как туман его дыхания воспаряет, словно отходящая душа. Пузырёк из-под синиспоры стоял там, где поставил его Джон, гладкое стекло, прижатое к кирпичу. Мох отнёс его к стене с нишами. Среди углублений размером с обувную коробку отыскал одно с открытой дверкой и сунул пузырёк как можно дальше в затянутую паутиной темноту. Через некоторое время, глубоко продышавшись на прохладе, Мох проделал обратный путь к гостевой спальне. Лёг на кровать, собираясь нагнать пару часиков сна, прежде чем отправиться на поиски Шторма. Стоит ему узнать, где обитает коллекционер, Мох от него избавится.
Проснулся он на много часов позже и трижды испытал удивление. Он был укрыт одеялом, на бюро рядом с авторучкой находился конверт, а ещё в комнате стоял безошибочный запах охваченного пожаром здания.
Пожар в оперном театре
Золочёный театр на прибрежной части городской окраины был объят огнём. Мох следом за зеваками дошёл до прогулочной набережной, как раз когда рухнула крыша. Из каждого окна с рёвом вырывались огненные языки. Пламя ввинчивалось в ясное утреннее небо, а чёрный дым перекатывался по шиферным плитам соседних крыш. Мох стоял спиной к морю, смотря на то, как с неба сыпались горящие бумага и тряпки, устилая улицу мягким пеплом. Люди в панике бегали с места на место, сгибаясь под тяжестью шлангов и вёдер, но тем, кто стоял, чувствуя жар на своих щеках, в чьих глазах отражались сполохи пламени, было очевидно: здание пропало.
Мох безуспешно выискивал в толпе Имоджин или Шторма, хотя раз ему показалось, что он увидел шныряющего среди зевак Зяблика. Зная, что Шторм не устоит перед искушением полюбоваться на шум-гам, Мох нырнул в толпу, разыскивая его.
Он пробежался до менее запруженной народом части набережной, откуда мог оглядывать толпу с возвышения. Раздались крики, когда часть театра рухнула, обрушив на дорогу кирпичи и куски статуй. Большая часть толпы отпрянула, тогда как охотники за сувенирами бросились хватать дымящиеся осколки, не думая об опасности. У Моха не было времени для такого представления.
Он услышал своё имя – окликал Шторм, который, казалось, был сам не свой. Весь в грязи и всклокоченный. Вместо охотничьего наряда на нём было пальто, усыпанное пеплом. Брюки прорвались в нескольких местах, а руки и лицо были перемазаны сажей.
– Где вас черти носят? – спросил он, подходя к Моху. – Я вас по всему городу разыскивал.
– Что случилось? Вы что, в огне побывали? – выпалил в ответ Мох. Он оглядывался, ощущая неловкость от внимания, которое они привлекали.
– В огне? Да я запалил его, лошадиная вы задница, – сказал Шторм.
Мох схватил Шторма и подтолкнул его к лестнице. И следовал за ним до прибрежной полосы.
– Что значит, вы огонь запалили?
– Я отыскал их, Мох. Отыскал большую чёрную конную карету. Её припрятали позади театра, прикрыв брезентом. Я искал повсюду, но вас не нашёл. И что мне делать, спросил я себя. Не хотел, чтоб они ускользнули. Мне надо было действовать. И уж я устроил!
Мох тряхнул его за плечи:
– Что вы натворили?
– Я часами ждал, надеясь, что они покажутся. План мой состоял в том, чтобы перестрелять эту проклятую дьявольщину из окна здания позади театра. Но, вы думаете, они объявились? Нет, карета просто стояла там. Тогда я придумал выкурить их.
– Идиот, – застонал Мох.
– Идиот? Да вы неблагодарный негодяй! Я ради вас это сделал! – Шторм вытянулся во весь свой рост, скрестив руки на груди.
– Что сделали-то? Полгорода в огне спалили?
– Как только вполне светло стало, чтобы видеть, что делаю, я полил солому вокруг кареты бензином. Моя, что ли, вина, что в театре столько мусора было? Огонь с соломы перекинулся на декорации, прислонённые к стене; я и сообразить не успел, что к чему, как всё чёртово здание заполыхало. Я думал, что эта ведьма-дьяволица по меньшей мере выскочит, но вместо этого откуда ни возьмись появилось её чудище и уволокло карету. Сильное, как ломовая лошадь. Тогда-то я и разглядел хорошенько этого чёртова… а, зовите его демоном, если нравится.
– Что вы видели?
– Как я уже сказал, оно взялось совершенно ниоткуда. И состояло изо всяческой ерунды. Кости, тряпки, волосы, опилки – не знаю, что ещё. – Шторм истерично размахивал руками. – У него были самые необыкновенные глаза. Необыкновенные!
– Вы это не ради меня устроили. Вы меня понимаете? Понимаете? Вы сами это устроили. В театре могли быть ни в чём не повинные люди. Где же карета сейчас?
– Откуда мне знать? – Шторм негодующе сплюнул. – Мне свою шкуру спасать надо было.
