На прошлое он не злился, надо было заботиться о настоящем, потому-то будущего у него тоже не намечалось.
Поначалу Николай Григорьевич Кравченко ютился у сестры Ольги. Затем получил комнату в коммуналке. Жил скромно, пенсию ему наполовину урезали — как «провинившемуся». Значительную часть своего небогатого бюджета тратил на книги. Особенно любил «Старика и море» Хемингуэя. Потом он получит крохотную двухкомнатную квартиру, где и встретит в одиночестве мир за вычетом себя, когда завтра уже никогда не наступит. Как утверждал Григорий Ландау, длится только вечное сегодня. Не будущее замыкается смертью, а длящееся настоящее. Не завтра будет смерть, а когда-нибудь сегодня.
* * *
Это было в конце лета 1960 года, сразу же после переезда из Львова в Калининград. Настроение было препаршивое не только из-за достаточно продолжительного эмоционального процесса, связанного с переживаниями внезапно и «порочно» завершенной службы, но и жизненной неустроенности. Николаю Григорьевичу в этот день нездоровилось. То не хватало воздуха, и он вскакивал с кровати и бежал к окну, чтобы открыть настежь форточку, то погребной, подвальный хлад внезапно сковывал тело, мерзли нижние конечности, и он снова повторял путь к окну, но теперь, чтобы закрыть форточку, которую он образно называл «лючок в природу». Ныли полученные на войне ранения в области правой лопатки и левой голени.
В начале августа дни стояли пасмурные и дождливые, влажности тут хватало и без божьих струй. Прохладные воды Балтийского моря омывали северо-западную часть бывшей Восточной Пруссии. А в один из таких дней с утра, где-то к часам десяти, лучи солнца наконец прожгли полог свинцовых туч. Настроение улучшилось «светлостью природной», какой он называл погожие, солнечные дни.
Это был субботний день. Сходив в магазин за продуктами и приготовив любимую с детства яичницу с ломтиками тонко нарезанного сала — шкварками, он перекусил. Из термоса налил с вечера заваренного чая и, с удовольствием отхлебывая из чашки, привезенной еще из Германии, хотя любил пить из стакана в серебряном подстаканнике, подошел к письменному столу, на котором стопкой лежали чистые бумажные листы, вырванные из исписанных блокнотов. Допив чай, он с удовольствием уселся на стул, взял блокнот, вырвал двойной листок бумаги и размашисто-убористым почерком в правом верхнем углу поставил дату — 6.VIII.60. Он решил написать своему подчиненному, которого уважал и любил за трудолюбие, — Василию Ефимовичу Грачеву.
«Василий Ефимович!
С 20/ VII с.г. я житель г. Калининграда.
Мой адрес г. Калининград (областной) ул. Чайковского дом 38/40 кв. 5.
Тяжело мне было прощаться с тобой и товарищами — больно, что я уехал от вас с позорным клеймом.
Утешает меня одно — время покажет, что я не был подлецом и никогда им не буду.
Мое отношение к тебе известно — ценил и любил тебя за твой ум, за твердость и за то, что в работе ты никогда себя не щадил.
Если будешь в прибалтийских краях, загляни ко мне, буду рад тебя повидать.
Жму твою руку, желаю всего хорошего в твоей жизни и работе.
Н.Г.»
Письмо получилось на двух блокнотных листах. Прочитал еще раз, свернул пополам и вложил в конверт, на котором чернильной ручкой разборчиво вывел адреса отправителя и получателя. Оделся, чтобы отправить послание, — благо синий почтовый ящик с гербом СССР висел на стене соседнего дома. Тогда их было много в любом городе и селе — люди активно общались друг с другом — переписывались.
С окончанием горбачевской перестройки и началом ельцинского «реформаторства», когда единой страны не стало, переписка пошла на убыль. Синие ящики теперь выгорали на свету, облущивались от краски и висели как ненужные скворечники. А скоро они и вовсе испарились. Людей власть приучала быть индивидуалистами, обосабливаться, держаться за частную собственность, не доверяя даже родственникам свои дела, успехи, провалы и саму жизнь. Так индивидуализм становился подчеркнутой слабостью граждан. Постепенно стал угасать процесс общения с соседями по лестничным клеткам.
Никогда счастье не ставило человека на такую высоту, чтобы он не нуждался в других. Тень сельской общины, где крестьяне друг другу помогали, долго тянулась за нашей ментальностью и в городах. Она и сегодня присутствует, только ее глушат и ослепляют софиты того же самого индивидуализма. Мы привыкли жить открыто. В коллективах воспитывалось наше поколение, а потому все и все было на виду. Коллектив был большой частью человеческого общения. В конечном счете человек становится человеком только среди людей.
Сегодня неолибералы и лжедемократы в СМИ и особенно из ТВ пытаются вбить в наше сознание «мудрость» английского историка Томаса Карлейля, который утверждал, что он не верит в коллективную мудрость невежественных индивидов.
Но, господа, все зависит от того, кого хотят и с какой целью желают собрать в коллектив. Собрать стадо из баранов легко, трудно собрать стадо из кошек. Но, даже чтобы бороться за права личности, необходимо создать коллектив. Это неоспоримый факт. Он распространяется и на государство, оно или тугая метла, или развязанный веник.
* * *
Противно проползали первые месяцы и годы одиночества, пока не предложили работу в парткомиссии Центрального района города. Нет, не время ползло черепашьими шажками, а Николай проходил отведенный им судьбой кусок этого самого «ленивого» времени.
Редко кто ему звонил из бывших коллег, кроме настоящих друзей. Но он не обижался на вчерашних своих сослуживцев, считая, что и у них самих забот полон рот. Шла сумасшедшая чистка органов госбезопасности, затеянная Хрущевым.
А вообще Николай Григорьевич как-то высказался так на ехидный вопрос одного партработника о друзьях-то-варищах по службе, которые, видно было, что они «закавыченные».
Он резко ответил:
— Петрович, меня всегда окружали хорошие люди. — Знаешь почему?
— ???
— Все потому, что я не искал плохих!
— Где они?
— Они во мне, — ответил Николай Григорьевич.
Местное начальство его тоже не особенно привечало. В областное управление КГБ пришло много начальников из партийных органов, да и из старых работников он никого не знал.
Поначалу работа в райкоме партии Центрального района Калининграда его не очень удовлетворяла, работал только из-за рублевого пополнения скудной пенсии, которой не хватало не только на приобретение одежды и обуви, но даже на покупку калорийных и витаминных продуктов питания, не говоря уже о книгах, которые он любил покупать и читать их. Хотя со временем эта работа в парткомиссии стала его отдушиной — жизнь при людях. Вместе с тем он считал, что жизнь похожа на трамвай — с вагоновожатым не поговоришь. Они его уважали за доброту, принципиальность, трудолюбие. Жил по принципу — ни одного дня без доброго дела! В коллективе это заметно. А еще он знал то, что кто делает то, что может, делает то, что должен. По-другому поступить не мог, когда предложили этот участок активного и самое главное — живого общения с людьми.
