— Я дал тебе повод говорить это?
— В том-то и дело, что дал! Восстание мы начинали вместе, рядом с Кутлу-Арсланом тоже стояли вместе, но ты один стал и амиром Картли, и правителем Тбилиси…
— Но я же вас не забыл!
— Я предпочитаю, чтобы сейчас же было оговорено, кто что получит, — упрямился Джорджикисдзе.
— Я же сказал, мы будем вместе!
— Ты-то сказал, Абуласан, ну а я вот что скажу: для меня что княжич росов, что византийский царевич — все едино, я выбрал Боголюбского не для того, чтобы ты почувствовал себя наверху блаженства.
— Ты рассуждаешь неверно, — обратился к Джорджикисдзе Парнавазисдзе, — что может сказать тебе сейчас амир? Сегодня главное не дать меньшинству царского дарбази взять верх над большинством — не допустить, чтобы византийский царевич стал супругом царицы. Надо немедля привезти Боголюбского и сыграть свадьбу. Это и будет нашей большой победой. А победа принесет отрадные сердцу плоды.
— Стало быть, ты, амир Картли, правитель Тбилиси, даешь слово, что не предстанешь перед Боголюбским единственным его благодетелем и результаты наших общих усилий мы разделим поровну?!
— Я уже сказал — все познают отраду и утешение! — Абуласан осенил себя крестом.
— Тогда по рукам! — И Джорджикисдзе, улыбаясь, протянул Абуласану правую руку. Абуласан ударил своей правой ладонью о его ладонь. — А ты? — повернулся Джорджикисдзе к Парнавазисдзе.
— Я, естественно, с вами, братья! — ответил тот, накрывая своей медвежьей лапой руки Абуласана и Джорджикисдзе.
— Вот так!
— Да благословит Господь наше решение!
— Так и будет, но Занкану надо дать знать, чтобы не тянул с этим делом. Царский дарбази так уважил его! Он должен выполнить данное ему поручение, — сказал Джорджикисдзе.
— Сейчас же отправим гонца назад, пошлем ему письмо, чтобы не тянул с этим делом. — У Парнавазисдзе загорелись глаза.
— Письмо? — Абуласан хлопнул в ладоши. Тут же возник Тимотэ.
— Гонца! — приказал Абуласан. Тимотэ вышел. — Теперь письмо! — Абуласам взял письмо от Занкана, поднес к свече и сжег его — не было никакого послания.
— Ты прав, он не должен был его присылать, не для того мы отправили его в половецкую землю, чтобы он нам слал оттуда письма! Ему поручили привезти княжича, больше ничего! — подал голос Джорджикисдзе.
Тимотэ ввел в зал Эуду.
— Стало быть, ты гонец Занкана? — спросил Абуласан.
— Я, ваша милость!
— Как поживает твой хозяин? Что делает?
— Кажись, неплохо, раз каждый день по гостям ходит. А больше ничего не знаю.
— Немедленно отправляйся назад, до темноты успеешь пройти порядочное расстояние.
— Я готов, ваша милость.
— Дело не терпит отлагательств, — Абуласан сделал паузу, чтобы придать большую выразительность своим словам, — ты понял, дело очень спешное!
— Мне было сказано, что вы пошлете со мной письмо.
— Я не люблю ни читать письма, ни писать их.
— Так и передам, ваша милость.
— Слушай меня, — Абуласан подошел к Эуде вплотную, — передавай своему хозяину, что хочешь, главное запомни пять слов, вместо письма пять слов. Понял?
— Но вы их не сказали, батоно, как я могу их запомнить?
— Не тяни с делом, Занкан! Хорошо запомни эти пять слов. Не тяни с делом, Занкан! Ну-ка повтори!
— Что же, я до хозяина пяти слов не донесу?
— Ты мне нравишься, гонец! Тимотэ, новые чувяки и архалук гонцу! — Абуласан повернулся к Эуде. — Торопись! У тебя впереди долгий путь. Тебе надо идти днем и ночью!
— Передай своему господину привет от меня. Скажи, член царского дарбази Вамех Джорджикисдзе с уважением вспоминает его!
— Так и скажу, батоно!
— Но главное — те пять слов, — сказал Абуласан, — а ну повтори их.
— Не тяни с делом, Занкан!
— Кто здесь говорил, что этот гонец не достоин новых чувяков и архалука?
— Достоин, достоин! — со смехом произнес Парнавазисдзе.
Абуласан повернулся к Тимотэ:
— Выбери для него в конюшне самого резвого коня и пошли с ним двух здоровых парней, пусть нигде не останавливаются! А мы перейдем в другую комнату и перекусим. Это письмо выбило меня из колеи, весь день маковой росинки во рту не было. — Абуласан проводил гостей в соседнюю комнату, где уже был накрыт стол на четыре персоны. — Пожалуйте, господа, благословим друг друга. Этот четвертый стул предназначался для Габаона, но… он сделал свой выбор, ничего не поделаешь, — говорил Абуласан, разливая вино по пиалам.
— Какой замечательный аромат у хлеба! — воскликнул Парнавазисдзе.
— А вино, вино как благоухает! — в тон ему произнес Джорджикисдзе. — Ох, ох! Не захочешь, оно само заставит тебя выпить!
— Благословенна наша земля, господа, благословенна! Взгляните на эту рыбу!
— Великолепная, великолепная! — с наслаждением произнес Парнавазисдзе, угощаясь.
— Вот почему зарились на нашу землю иноземцы, благословенная она, а царь Давид для многих превратил ее в могилу.
— Да и царь Деметрэ воздавал врагам по заслугам, а солнцеликая еще не то сделает с ними. Абуласан, мы ждем здравицы, горло пересохло!
Абуласан поднял пиалу:
— Слава нашей царице, солнцеликой Тамар! Под ее предводительством мы одолеем всех наших врагов!
— Мы им покажем!
— Слава царице!
Все трое опорожнили свои пиалы. Джорджикисдзе затянул «Мравалжамиэр». Абуласан и Парнавазисдзе стали вторить ему. Пели вдохновенно, с энтузиазмом.
Медведь
Эстер после смерти расстроила венчание Бачевы и Ушу, чего никогда не удалось бы сделать ей при жизни.
Слова «раби» Ушу разбили сердце Эстер, а потом, как говорили, она сорвалась с моста и упала в реку. Это еще более усиливало отчаяние Бачевы — уж она-то знала, почему разорвалось сердце несчастной. Бачева молча сидела на полу и оплакивала смерть своей пестуньи. Она решила горевать по ней семь дней, не смыкая глаз, как горевала бы родная дочь Эстер. Может быть, хотя бы таким образом она усидит здесь в течение семи дней и выдержит без Ушу целую неделю. Да, она сидела в своей комнате на полу и оплакивала Эстер, но мыслями была с Ушу: где он? что делает? куда ходит? Сердце подсказывало, что придет время, когда ей захочется встать и помчаться к нему. И настал момент, когда она поняла, что, если сейчас же не свидится с Ушу, не поговорит с ним, она задохнется. Но Бачева взяла себя в руки: «Не сейчас! Не сейчас!» — уговаривала она себя и осталась на полу, а сердце ее исполнилось гордости — она одержала над собой победу, подавила свое желание, душа няни Эстер сейчас важнее всего! Впрочем, чувствовала, долго так длиться не может.
