Что делать? Оставить его лежать? Может, он вернется, — наверно, он сейчас прячется за деревьями и следит за мной.
Я подцепил один гриб. Бросил мешок и пошел к дому. Шагов через четыре-пять я резко обернулся: мешок лежал на прежнем месте, невостребованный.
Сунулся в кухню. Дверь в крохотную каморку Джуглио приоткрыта, и слышно, что он спит. У плиты возится Лаура, мешая что-то в огромной кастрюле.
— Лаура! — позвал я шепотом.
— А, — откликнулась она, поворачивая голову, но едва увидела меня, заулыбалась всем лицом.
— Чем занимаешься? — прошелестел я.
— Да вот помогаю Джуглио. — И тут она увидела гриб. — А где это ты нашел? — спросила она.
Я протянул ей находку.
— А он съедобный?
— Конечно. Весь парк ими зарос. Мой брат любит собирать их, а потом продает синьоре Зингони.
— Твой брат? Он высокий и с бородой?
— Да — ты его встретил?
Я кивнул.
— Он был немного-немного необычным…
Лаура вздохнула:
— Да уж, бедняжка. Все говорят, что он свихнулся. У него были жена и четверо ребят, но всех поела война. Он сам два дня пролежал под развалинами, пока его откопали. И теперь не хочет видеть людей. Сил у него нет додумать хоть мелкую мыслишку до конца. Поселился в какой-то развалюшке в парке, а Рикардо следит, чтоб его никто не обижал.
— А Рикардо все еще здесь? — спросил я как можно безразличнее.
— Конечно, здесь. А где ж еще ему быть-то? — Смех смял всю ее внешность. Лаура вытерла красные руки о передник, защищавший платье, обхлестнувшее даму сзади. Материя протерлась до глянца и слегка зазеленелась. Изо рта крепкий душок, чесночный, как водится. Он мешается с запахом масла, пряностей, жареной картошки. И газа, потому что труба опять подтекает. Я затошнился. Да уж, не райские кущи. Пора уносить ноги. «Chao!» — крикнул я, выскакивая за дверь.
Наверху, дома, ждали уроки. Значит, действовать надо так, чтоб не засекли в окно. Я распластался по стене, обтерев ее всю, и уселся в засаде за огромным цветочным горшком, у входной двери.
Я все не мог понять, почему Лаура ни словом не помянула мой героический поступок по спасению Туллио из бассейна. Как-никак, ее собственный сын. И тут вдруг все встало на свои места. Просто Рикардо приписал все заслуги себе. Потому-то он и был в фаворе, по словам мамы. Все просто, как дважды два. Вас облапошили, любезнейший!
И как освоить взрослую речь? Чтоб понимать, что они хотят сказать и что имеют в виду? Что у них за секреты?! Стоит о чем-нибудь спросить, действительно важном, как они надуваются серьезностью и объясняют, объясняют, пока вопрос как бы не рассосется сам собой. А то заявят, что проблема слишком сложна, чтобы рассказать о ней в двух словах (как будто кто-то настаивал на двух словах!). То они пугаются твоих вопросов, то хохочут. И реакцию их предугадать никогда невозможно. Ну и как тогда узнать, что же случилось? Я имею в виду ту важную информацию, которая из-за этого засекречена. Может, Лаура расколется? Она скорее других, потому что она бедная и почти не может читать. Отец раз сказал про нее, что она «как ребенок». «И ты такой же, — откликнулась мама. — А Лаура совсем неглупа и себе на уме. И все, что ей нужно знать, она знает назубок и за словом в карман не лезет». Может, Лаура…
Одна мысль не давала мне покоя. А может, взрослые сами ничего не знают? И тогда я никогда, представляете, никогда не дождусь ответа! Если они тоже беспомощны. Как Лаурин брат, только он это показывает, а они не решаются? Но ведь все разные. И тетя не похожа на синьору Фуско. А мама — на отца. А Джуглио с Лаурой, вдруг они одинаковые? — на самом-то деле? Нет, все-таки тут не все так просто. Что-то случилось — о чем они знают, а я нет, потому что детям этого знать не положено, — но что и почему? Неужели это такая радость?
Наверно, это произошло во время войны — со всеми… Точно, это война. Которая неизменно возвращается. «Война умерла» — я помню, как мне это подумалось. Но ведь у мертвеца могут быть длинные руки, которыми он лапает настоящее. «Дети войны». Я часто слышал, как взрослые разговаривают о «детях войны». Однажды я спросил об этом маму, и она сказала, что это, например, Малыш, потому что он родился в войну, а Нина, наоборот, дитя мира, ее подарило освобождение. И с этими словами она подняла Нину высоко в воздух и чмокнула в попку.
Дети войны — дети мира.
Плод войны Лео, Леня, Малыш сидел на корточках рядом со мной. Я и не слышал, как он подошел.
— Федерико, ты во что играешь?
(Слава Богу. Наконец-то он выучил мое новое имя.)
— Ни во что, думаю, — ответил я серьезно.
— А чего тогда сидишь за вазой? Я думал, ты какаешь.
От моего тычка он опрокинулся на спину и хмыкнул. Нет, этому ребенку ничего невозможно объяснить. У него в голове только игры, игры и еще раз игры. Я смерил его презрительным взглядом.
— Жизнь — это не только веселье, Леня!
— Веселеня, веселеня, — закудахтал он, высунув язык и болтая головой, как китайский болванчик. Вид у него был и правда потешный.
Теперь он скакал кругами вокруг меня.
— А мы были в городе, — выпалил он.
— В городе? Ну и что дальше?
— Одни!!
— Мы были в городе одни? — поддел я с издевкой.
— Именно! Я с мальчишками плюс Симонетта. Все наши: Гвидо, Марко, Луиджи, Бруно, Туллио — и Симонетта.
Для верности он загибал пальцы. Все!
Я встал на ноги.
— И куда ходили?
— Далеко, аж до пьяццо ди Верзейа!
— Аж до пьяццо ди Верзейа! — передразнил я язвительно, поворачиваясь к нему спиной.
— Смотри, что у меня для тебя есть. — Он кошкой метнулся мне в ноги и протянул красное блестящее яблоко. Я взял его и под пристальным взглядом Малыша надкусил. Вкусное и сочное.
— Мы его стырили, — успокоил Малыш.
— Стырили?
— Ага. Не только это одно, целую кучу. Туллио, оказывается, так обалденно свистит прямо из-под носа. Пока мы все шумели и устраивали цирк на лужайке, он прополз под тележками с мешком и натаскал прорву! Мы их свалили за сфинксом на аллее. Пойдем посмотрим!
Вот они все, голубчики, под красным каменным сфинксом. Стоят кружком вокруг раскрытого мешка, полного фруктов. Именинник Туллио в центре, у мешка, улыбается во всю перечумазанную моську. Ждут меня, это ясно. Моего благословения.
Я присел на корточки, чтобы поближе рассмотреть улов. Пощупал апельсины. Посмотрел на добытчиков. Важность момента давила. Ощутимо. Слишком многое решалось в эти секунды. И зависело все от меня. Как себя вести? Всего-то и нужно — принять правильное решение. В голове беспорядочно роились мысли. По крайней мере ясно: они не забыли, что просили меня быть их предводителем.
