Малыш совсем провалился в подушку. Мама приподняла покрышку и трет ему ноги. И все время внимательно заглядывает ему в лицо. Я осторожно положил руку ей на плечо и посмотрел через него на Леню. Он лежал, смотрел в потолок и всякий раз, когда он делал вдох, слышался стон. Белые, растрескавшиеся губы, на щеках пунцовые пятна. Мне захотелось сесть на пол.
Мама посмотрела на меня, попробовала улыбнуться.
— Как славно, что Лаура присматривает за тобой, Фредди, — сказала она не своим голосом, и я сразу же сделался маленьким.
— Ну почему, почему он не идет? — тихо повторил отец. Кулаком он отбивал такт по стеклу. Он прижался к нему, точно намереваясь продавить его своим могучим телом.
— Уже поздно, Никита, обед, спустись туда с Ниной и Фредриком. А мне они пусть пришлют что-нибудь в комнату. Ты попросишь Лауру, ладно?
Отец взглянул на нас. Щеки обвисали по обеим сторонам рта. Видно, кожа отросла.
— Никита, — сказала мама громче менторским тоном, — возьми себя в руки, подумай о детях, идите вниз и пообедайте.
— Я хочу быть здесь, когда он придет.
— Когда он придет, я дам тебе знать. Идите. Нина играет у Фуско. Фредрик, тебе нужно переодеться. Одежда лежит в шкафу, в третьем ящике слева.
В столовой нас ждали. Все уже были в сборе, все глаза, уши, охи и вздохи, все пожелания «держаться в эти трудные дни». Какие-то неиссякаемые запасы вздохов. Мы выставились в дверях на всеобщее обозрение. Отец, за каждую руку держится по ребенку. Лауре пришлось прийти ему на помощь.
— Еда уже на столе, синьор! — крикнула она ему.
— Не падайте духом! — подбодрила синьора Браццаоло. На нее зашикали. Точно птичья стая захлопала крыльями. Довери подошел к нам и молча пожал отцу руку. Нина заревела, отец принялся ее утешать. За всеми столами приглушенное шушуканье. Я поискал глазами ребят. Все здесь. Роза, Луиджи, Гвидо, Марко, Бруно и Симонетта. Никто не смотрит в мою сторону. И ни одного наказания, ни оплеухи, даже ни единого втыка.
Но вот оно! Вопль!
— Да! — откликнулось все во мне.
Коппи. Это Коппи орал. Этот вопль вырвался из него. Вознесся — покатился вперед — опрокинулся — пронесся мимо — припечатал! Он стал криком, и он стал криком! Прямо у нас на глазах крик овладел им. Он сидел, потом взвился, как пружина. Все со стола смел на пол. Криком налились руки, кисти, пальцы, и они молотом впечатывались в стол при каждом ударе. Губы вывернулись, изо рта текла слюна. Потом его кинуло вперед. Одна рука мертвой хваткой вцепилась в блузку синьоры Коппи, вторая ударила ее по лицу. Рука металась взад-вперед и все лупила, лупила синьору Коппи. И тут его прорвало:
— Это все ты! Ты! Ты! Ты! Ты только о моей погибели и мечтаешь! Ты это и сделала! Кроме тебя, никто не знал, больше некому! Никто, никто не знал, ты? Ты донесла, ты! Ты! Ты!
При каждом ударе она вскрикивала, но ничего не делала, чтобы защитить себя. Руки обвисли по швам, из носа текла кровь, губа расквашена, кофта уже вся красная. Клочки волос летят на пол.
Перевернуты стулья, все кинулись спасать, навалились на Коппи, схватили, прижали лицом к столу, заломили руки. Кричали все. Женщины сбились в кучу вокруг синьоры Коппи.
— Осторожно! — услышал я голос синьоры Довери. — Осторожно, у нее перебит нос, не давите! Я была медсестрой. Положите ее на пол. Осторожно, ради всего святого, осторожно!
— Ей надо наложить швы, ей надо наложить швы! — завела синьора Касадео.
— Врача вызвали? — желала узнать синьора Краузер.
Я встретился глазами с синьорой Карнера. Она, единственная из всех, оставалась сидеть. По лицу блуждала улыбка. Синьора вообще была где-то далеко отсюда.
Коппи продолжал рычать. Теперь уже без слов, мешала скатерть. Он лягал тех, кто удерживал его.
— Врача, скорей врача, — слышалось отовсюду. Теперь Коппи рыдал, в голос, трясясь и дергаясь всем телом. Это было еще хуже. Отец таращился на все это, крепко прижимая к себе Нину. Что здесь творится? — спрашивало его лицо.
В дверях — синьора Зингони. Она возникла в платье до пят. Через плечо перекинут блестящий мех, который я видел и раньше — наверху у синьоры Касадео. Серые волосы встали башней. Вокруг шеи переливаются украшения. В ушах блестит. Взглядом может убить. Неужели только я заметил ее?! Разве никто другой не видит, что она тут? Куда девались ее меланхолия и усталость? Она торчала, как веретено, посреди язвительности и злобы. Я съежился, потому что взгляд ее шарил рядом со мной, а я знал уже: не надо мне ничего! Это их взрослые штучки! А меня все это не касается!
Когда я снова открыл глаза, ее уже не было. В дверях стоял dottore Берци.
— Dottore! — загремел отец и выронил Нину. — Вы были у Лео?
— Dottore! — крикнули несколько человек хором.
— Что здесь происходит? — спросил Берци. Вместо ответа Коппи издал несколько дурных, нечленораздельных звуков и вдруг вывернулся и освободился. Одним невероятным прыжком очутился он на столе и оттуда кинулся на распростертую на полу жену — но был поймал женщинами. Казалось, вся мощь его улетучилась, и в тот же миг на него налетели мужчины.
— Я — тебя — убью — Андреа — слышишь? — подвывал он. — Я тебя убью, убью, убью. — Голос размылся слезами и сошел на нет. Dottore Берци уже сделал укол и теперь свинчивал иглу со шприца.
Я пролез между взрослыми и рванул вверх по лестнице. В комнате забился под кровать. Это — это — это! Я рыдал.
— Что случилось, Федерико? — Мама встала на колени и заглянула ко мне. — Вылезай, Федерико, вылезай.
Она выпрямилась, и теперь я видел лишь ее колени, обтянутые цветастым платьем, и слышал ее голос:
— Что там происходит? Они что, все с ума посходили?
— Да! — крикнул я. — В столовой Коппи хотел убить жену!
— Господи, что ты говоришь. Да еще в столовой! — Мама встала на ноги. — Ну все, Фредрик, вылезай, здесь никакой опасности нет. Мы только Леню пугаем. Давай, мой золотой, вылезай и помоги мне одеть его.
Одеть Малыша? Это еще зачем? Он что, выздоровел? Значит, dottore Берци наконец-то его вылечил? Я пулей вылетел из-под кровати.
Надвигающийся вой сирен. О Господи! Это за безумным Коппи — убийцей Коппи.
— Фредди, ну иди же сюда, помоги мне с Леней. Подержи его, а я натяну свитер.
Шипение шин, вминающих гравий у подъезда. Малыш в кровати. На вид ничуть не лучше. Захлопнулась дверца машины. И у мамы вид ничуть не успокоенный. Ее спокойная улыбка видится едва-едва. Близится что-то скверное, опасное, я чую это каждой клеточкой, но что?
Тут пришел отец — с доктором Берци. Никогда раньше не видел я отца в таком виде, а Берци казался еще серьезнее, чем обычно, — и вот — спаси и сохрани! — в комнату вошли ангелы смерти! Их было четверо. Не меньше трех метров, черные.
