В первый же день своего появления в фирме — ее специально выписали из Франции в качестве франкоязычного референта — Катрин почему-то выделила Каурова среди остальных гермесовских мужчин и зашла к нему в кабинет поболтать.
— Привьет, — запросто обратилась к Геннадию вся увешанная причудливыми серебряными украшениями французская пацанка.
— Привет, — Кауров выжидательно уставился на девушку.
— Странний чувство, еще вчьера я гулять по Париж, смотреть Монмартр, пить вино Сен-Клу, а сегодня — здьесь, Россия. Но я совсем не знаю русских мужчин. Хочешь быть у мьеня первий? — Катрин с улыбкой выпалила эту фразу, как какую-нибудь скороговорку.
У Каурова никогда отношения с женщинами не завязывались подобным образом. Поэтому он растерялся. Замешкался с ответом всего на несколько секунд, но его неуверенность не укрылась от этой чертовки.
— Ну и как Вам у нас в «Гермесе»? — не отвечая на вопрос девушки, произнес Кауров с глупым видом глупую фразу.
Катрин на это только рассмеялась и, звякнув серебром в ушах, выпорхнула из кабинета.
Геннадий стыдился своей нерешительности. Жалко было упускать эту девочку, а как подойти к ней после утреннего дурацкого разговора, он не знал. И все-таки смог себя превозмочь. В конце дня усилием воли заставил свои ноги двинуться к рабочему столу Катрин Жерарден, а челюсти — медленно разомкнуться, и выдавил из себя:
— Ну что, пошли?
— Куда? — француженка подняла на Каурова кроткий взор.
— Куда-нибудь.
Геннадий еле ворочал языком, а его пальцы выстукивали по монитору Катрин нервную дробь. Но девушка не была настроена затягивать эту пытку. Она проворно выключила компьютер, подхватила сумочку и первая направилась к выходу, по дороге так нежно улыбнувшись Каурову, что тот сразу же овладел собой.
Коллеги отправились в ресторанчик «Идиот» на набережной Мойки — место, часто посещаемое иностранцами. Там среди книжных полок, потертых диванов и старинных светильников с абажурами Кауров развернул перед француженкой свой павлиний хвост. То и дело подливая девушке шампанское, он что-то увлеченно рассказывал про современную петербургскую жизнь, про фирму «Гермес» и про то, как хорошо идет этот бизнес в России после того, как русские женщины дорвались, наконец, до настоящей косметики. При этом не забывал то восхищенно, то проникновенно заглядывать девушке в глаза, временами ласково касаясь пальцем ее руки. А потом отвез Катрин на Васильевский остров, где фирма сняла ей однокомнатную квартиру.
Их одежда осталась лежать в прихожей. А два причудливо свившихся голых тела катались в комнате по ковру и все никак не могли накататься. Партнерша вела себя энергично. Пищала, шипела что-то по-французски Каурову в ухо. И даже несколько раз укусила его в это ухо. Словом, в жизни Геннадия началось настоящее любовное приключение, и он долго испытывал к Катрин чувство глубокой признательности. Вплоть до того самого дня, когда разразилась беда.
Француженка, обкурившись марихуаны, позвонила ему на квартиру и не застав на месте, устроила Полине настоящий семейный скандал. Она надрывно кричала в телефонную трубку «я тебье его не отдам», называла жену Геннадия «змеюгой» и грозила увезти возлюбленного к себе в Авиньон.
Возвратившись домой в тот роковой вечер, Кауров нашел жену рыдающей на кухне. Минут двадцать он тормошил ее, пытаясь добиться, что же случилось. Полина закрывала зареванное лицо ладонями и на все расспросы мужа отрицательно мотала головой. Лишь после того, как Геннадий нацедил ей в стакан валерьянки и силой заставил выпить, она, сглатывая слезы, наконец, выдавила из себя:
— Ты спишь с Катрин.
— Да что с тобой, Поля? — Кауров как мог изображал на лице недоумение, судорожно прикидывая, что делать дальше.
— Ты спишь с Катрин, — повторила Полина.
— С чего ты взяла?
— Она сама сказала мне это по телефону. Час назад.
Да, дело было дрянь. «Ну сука! Проклятая французская сука», — подумал Геннадий. Ему захотелось прибить эту иностранную гадину.
— Полина, пожалуйста, успокойся, — Кауров старался говорить как можно убедительней. — Если ты расскажешь, что произошло, возможно, я смогу тебе все объяснить.
— Она сказала, что вы уже полгода занимаетесь сексом у нее на квартире, а два раза даже делали это в туалете кафе «Идиот». Что ты великий любовник и больше всего любишь делать ей это сзади. Что она, в отличие от меня, всегда испытывает с тобою оргазм, и поэтому не собирается тебя никому отдавать.
Все. Дальше можно было не продолжать. Француженка выболтала слишком много. Кауров понял, что надо «сдаваться». «Ну вот, монотонное однообразие твоей жизни и подошло к концу», — мысленно изрек разоблаченный любовник, а вслух мужественно произнес:
— Прости, Полина. Мы встречались с ней только месяц. Потом я послал ее подальше, вот она и бесится. Просто захотел попробовать с иностранкой. Попробовал и понял — ничего в этом нет особенного. Дурак был… прости!
— Что мне твое «прости»? Посмотри на себя в зеркало, твое вранье отпечатано у тебя на лбу. Ты предал меня. Боже, как гадко…
Несколько секунд муж и жена сидели молча. В полной тишине. Было даже слышно, как этажом ниже кто-то спустил воду в унитазе. Потом Полина поднялась со стула и сказала куда-то в пространство: «Ты слишком хорошо жил все это время. Теперь будешь жить по-другому».
Геннадий не сводил глаз с жены. Он не выносил женских слез, но, странное дело, заплаканное лицо Полины показалось ему удивительно красивым. Мокрые карие глаза блестели черным жемчугом, широко очерченные ноздри гневно раздувались, как у породистой лошади после скачек, несколько каштановых локонов трогательно прилипли к мокрым щекам. Кауров впервые за те шесть лет, что они прожили вместе, взглянул на жену как-то по-новому.
Полина ушла в комнату к Ваське, а Геннадий остался сидеть на кухне, обдумывая создавшееся положение. Он слишком хорошо знал себя и боялся, что не сможет долго жить с муками совести, что чувство вины перед Полиной будет теперь каждый день разъедать его изнутри, и этот душевный разлад в конце концов обернется неприязнью к жене, еще больше оттолкнет их друг от друга. Так уж он, Кауров, был устроен — совершенно не мог переносить собственной подлости.
Но с чего бы это его, такого «великого», жизнь, как слепого щенка, ткнула носом в собственное дерьмо? Не найдя ответа на этот философский вопрос, Геннадий вышел на балкон и закурил сигарету. На небе было так много звезд, что у него при других, менее прозаических обстоятельствах обязательно бы дух захватило. Звезды стелились по верху белым блестящим ковром. Кауров никогда не видел их столько над Питером…
Полина больше не устраивала Геннадию сцен. Она просто перестала с ним разговаривать. В квартире повисла тяжелая туча. В первые дни конфликта Кауров то и дело заговаривал с супругой, делал виноватое лицо, старался приходить пораньше с работы… Ничего не помогало. Постепенно пребывание в собственном доме стало для него пыткой. Он даже телевизор нормально смотреть не мог.
