– Не-а, – Серега хрустнул суставами. – Разворовали, говорят, все деньги, да так и забыли.
Ночью в деревню Мыски вошли тени. Рассекли фонарем темень, матюгнулись, звякнули котелком. Протарахтели невидимой машиной. Притушив костер, наблюдал за тенями Виктор Сергеевич. Глядя сквозь деревья, оглядывался на своих – не проснулись? Тянуло от теней недобрым. Прошагали тени сквозь деревню, гоготнули и испарились – словно и не было, словно мираж. Перевернулся на другой бок и сладко зевнул Солодовников-младший. Всхрапнул кучерявый Игорь.
А в двадцати метрах от них растянулся на жарком спальнике Андрюха Ганин. Обнимали Андрюху ласковые теплые руки, и, казалось, должно быть Андрюхе хорошо. Только ворочался он и вскрикивал, и потел во сне. Снилось ему, как вода бежит и сминает деревенские дома, как старики тянут к небу руки. А потом снилось, что несется ему навстречу желтый автобус. Снилось лицо водителя – белое, застывшее гипсом. Снились скрежет металла, пламя. И летел во сне Андрюха Ганин головой прямо в темный лес. А когда приземлился, кувырнулся, подломал собой молодую заросль и остался лежать – приснился ему солдат.
Такого солдата Андрюха еще не видел. Был он щупл и мосласт, и всю кожу его будто бы выдубил ветер – такая красная была, а на кулаке татуировка – заводская труба и облачко. Стоял солдат и курил, и пускал дым в желтые усы. Пилотка набекрень. Башка бритая. Под бровями – хитрые огоньки.
– Терпи, Андрей, – сказал солдат. – Бог терпел и нам велел.
Развернулся и пошел прочь. Клубы дыма от самокрутки вьются за спиной.
– Стой! – заорал Ганин. – Стой!
Потому что был тот солдат – его дед.
Ягода
С утра подошел Виктор Сергеевич, отвел в сторону.
– Слышь, Андрюха, тут такое дело. Пока вы спали, прошла ночью сквозь деревню ватага. Люди задорные, звонкие. С экскаватором шли.
– Много?
– Человек пятнадцать.
– Технари?
– Или нацики. Впотьмах было не разобрать.
Нациками звали новую поросль неонацистов. Их приводил сюда один интерес – фашистское барахло. Большею частью шла в нацики глупая городская молодежь – у этих, ежели встречали на полях, не грех было и совершить побор: отобрать найденное, растолковать что к чему. Серега Солодовников носил для таких лист наждачки – выдавал хлюпающему расквашенным носом пацану, чье плечо украшала вязь нацистской татуировки, и угрюмо цедил: «Покрасовался? А теперь стирай к чертям собачьим свою красоту». И пацан стирал – куда было деться, когда такой бугай заставил? – с кровью, водя наждачкой, отшелушивал слой кожи. Плакал от унижения и боли.
Но в последнее время – и это заметили, кажется, все, кто обретался в полях, – появились среди нациков люди другого типа: взрослые, прожженные, щеголявшие накачанными телами и опасным прошлым. Они взяли под крыло молодежь, надрессировали ее, сделали злее – и уже то тут, то там ватаги, шедшие в налет на неонацистов, встречали жесткий отпор. Наскакивали на ножи, уходили ни с чем, распоротые, радуясь, что остались живы. Поговаривали у костров, что покровительствуют нацикам темные чиновничьи тузы. А еще говорили, что встречали среди нациков людей привозных, заморских, которые по-русски ни бельмеса, а все больше по-немецки. И вновь, как в 41-м, разлеталась над новгородскими полями немецкая речь.
Последнему Ганин не очень-то верил: единственным иностранцем на полях, какого видел он сам, был вусмерть упитый англичанин. Да и тот приехал случайно, по шальной лавочке, и было ему не до оружия и прочих земных тайн – маялся он от мошкары и плохой водки и все искал транспорт обратно в город. Ганин глянул тогда в его квадратное красное лицо и брезгливо подумал: «Вот ведь! Уроженец империи, родины заводов, газет, пароходов, а такой скот!» И больше иностранцев не видел. Англичанина, по счастью, вскоре увезли – содрав за транспорт втридорога.
Что касается тайных покровителей, то тут дело представлялось более вероятным. Скользкий федерал Соловьев, склонявший Ганина к сотрудничеству, стоял перед глазами как живой. И часто Ганин задавался вопросами: люди со сверхсовременным оборудованием, свободно бороздящие карту, – кто за ними стоит? Кто покупает им дорогие технологичные цацки? Что просит взамен? Соловьев, казалось, воплотил в себе все имеющиеся клише. Серопиджачник с водянистыми глазами. Власть. Паскуда. Червь. И сколько их таких Соловьевых бродит по матушке-земле, нанимая бригады людей и экипируя их по последнему слову взамен на земные дары, оставалось только гадать. Да и был ли Соловьев последним звеном в цепи? Не сидят ли над ним еще покрупнее – лоснящиеся, самодовольные, жирные? Пирамида эта, считал Ганин, могла тянуться высоко: так высоко, что лучше и не знать, где ее вершина.
– И еще одно, – оторвал его от размышлений Виктор Сергеевич. – Не знаю, почудилось или нет, а только, кажись, видел я вместе с бригадой Фоку.
– Да ну? – спросил Ганин и оскалился недобро. – Нашего? Иудушку?
– Так точно.
– Прибился, значит, к лихим людям?
– Прибился. Если глаза мои не попутали.
У костра Солодовников-младший расхваливал Андрюху Ганина перед Галей.
– Ох уж Андрюша у нас и ухарь! Такой ухарь, что даже без упаковки с руками оторвут! Выходит Андрюша в чисто поле и куда ни кинет глаз – там клад. Повернется в лесу, пальчиком покажет – а там танк! Ну, а уж красоты – красоты неземной. Это вам не наше плоскомордие, тута Москва, интеллигенция, кровя: не рожа – а чело, не лапищи – а ручки, пальцы тонкие, длинные – хоть сейчас за пианину.
– Что вы мне его рекламируете? – улыбалась Галя. – Поздно!
Серега возражал:
– Хорошее слово никогда не поздно. Я вам вот что еще скажу…
Подошедший Ганин оборвал его на полуслове:
– Угомонись, Серень. Вставай, дело есть.
На немой вопрос Гали он нахмурился – серьезным видом показал, что дело к Сереге не терпит отлагательств и что все объяснения после.
Серега поднялся, отряхнул брючины. Потянул за собой Степана.
– Подымайся, Степ. Командир зовет к ружью.
Телевизионщики примостились было к ватаге с камерой, но их отогнали. Дали понять – разговор не для лишних ушей. Отошли подальше, посмотрели в синее небушко. Сплюнули, закурили, заложили руки в карманы.
– В общем, так, ребзя, – начал Ганин. – Ночью конкуренты сквозь деревню шли. Виктор Сергеевич их видел. И видел он, что с ними идет Фока наш.
– Если не померещилось, – уточнил Виктор Сергеевич.
Ганин кивнул.
– Поскольку все мы здесь на равных, давайте честным судом решать: что делать? Мое мнение: на людей надо посмотреть, и если там действительно Фока – сделать Фоке атата, чтоб больше неповадно было. Заодно вернем наш «MG», если Фока его еще не загнал. Но есть нюанс. Людей, сказал Виктор Сергеевич, втрое больше нашего. И неизвестно, подтянутся ли еще. Экипированы хорошо, идут целеустремленно. Есть большая вероятность, что атата могут сделать нам самим.
