На то, чтобы разделить всех женщин, ушло около часа. Мы с Катрин, Роджиан и Нисрин сидели рядом, прижавшись друг к другу, и ждали. Боевики снова принесли нам картошки с водой, но мы были слишком напуганы, чтобы есть. Я попила воды, потом еще немного, поняв вдруг, как мне хочется пить. Все мои мысли вертелись вокруг матери и того, что игиловцы с ней сделают. Сжалятся ли они над ней, и как выглядит их жалость? Лица окружавших меня девушек покраснели от слез. Их косы и прически растрепались, пальцы судорожно цеплялись за соседок. Меня охватила такая усталость, что я опустила голову, и на какие-то секунды все вокруг меня потемнело. Но я не теряла надежды до тех пор, пока к зданию не подъехали три автобуса – больших, в каких обычно развозят детей по школам или религиозных паломников по Ираку и в Мекку. Мы сразу же поняли, что это для нас.
– Куда вы нас везете? – простонала Катрин.
Вслух она этого не сказала, но все мы боялись, что нас повезут в Сирию. Возможно было все, и я не сомневалась, что в Сирии мы точно умрем.
Чтобы спастись, некоторые одинокие женщины постарше лгали боевикам, что они замужем, или хватали знакомых детей и утверждали, что это их дети.
Я крепче сжала сумку. Теперь, без хлеба, она была немного легче, и я пожалела, что выбросила его. Бросать хлеб – это грех. Бог судит езидов не по тому, как мы молимся или отправляемся в паломничество. Чтобы быть хорошими езидами, нам не нужно строить великолепные соборы или много лет обучаться в религиозных школах. Ритуалы вроде освящения детей в водах реки мы исполняем только тогда, когда у семьи появляется достаточно денег или времени.
Наша вера – это наши дела. Мы предоставляем ночлег странникам в наших домах, даем деньги и еду нуждающимся и сидим с телами умерших близких перед похоронами. Даже хорошо учиться или проявлять доброту к мужу или жене – это уже поступок, сравнимый с молитвой. Вещи, помогающие нам жить и поддерживать других, вроде простого хлеба считаются священными.
Наша вера – это наши дела.
Но людям свойственно ошибаться, и поэтому у нас есть так называемые будущие братья и сестры – представители езидской касты шейхов, из которой мы выбираем себе религиозных учителей, рассказывающих о нашей религии и помогающих нам в будущей жизни. Моя «будущая сестра» была красивой женщиной немного старше меня, много знающей о езидизме. Она была замужем, но потом развелась и, вернувшись к родным, посвятила себя Богу и религии. Когда ИГИЛ подошло к ее дому, ей удалось сбежать, и теперь она жила в Германии. Самое важное дело таких братьев и сестер – сидеть рядом с Богом и Тауси Малаком и защищать тебя после смерти. «Я видела ее при жизни, – скажет ваша будущая сестра. – Она заслужила, чтобы ее душа вернулась на землю. Она хороший человек».
Я знала, что когда умру, моя будущая сестра постарается защитить меня от обвинений в некоторых грехах – например, я однажды украла конфеты в магазине Кочо или ленилась идти на ферму вместе с братьями и сестрами. Теперь ей будет труднее защищать меня, и я надеялась, что для начала она меня простит – за то, что отказалась выполнить просьбу матери сжечь альбом с фотографиями невест, что утратила веру и выкинула хлеб; за то, что села в тот автобус, и за то, что случилось со мной потом.
3
Девушек рассадили по двум автобусам. Мальчиков, включая подростков вроде Нури и моего племянника Малика, которых пощадили в Кочо, потому что они были недостаточно взрослыми, затолкали в третий. Все они были напуганы, как и мы. Рядом с автобусами стояли бронированные джипы «Исламского государства», как если бы мы отправлялись на войну. Впрочем, возможно, так оно и было.
Когда я еще стояла в толпе, ко мне подошел боевик – тот самый, что тыкал автоматом в платки. Он до сих пор держал в руках автомат.
– Ну что, будешь обращаться в ислам? – спросил он меня все с той же ухмылкой.
Я помотала головой.
– Если обратишься, сможешь остаться здесь, со своими, – сказал он, указывая на институт, где оставались мои мать с сестрами. – Уговоришь их сделать то же самое.
И снова я покачала головой. От страха я не могла ничего говорить.
– Ну ладно. – Он перестал ухмыляться и нахмурился. – Тогда поедешь в автобусе с остальными.
Автобус оказался огромным – рядов сорок, не меньше, кресел по шесть в ряд, с освещенным проходом и задернутыми занавесками на окнах. Чем больше нас заходило, тем более душно и жарко становилось в нем, но когда мы пытались открыть окна или просто отдернуть занавески, боевики кричали на нас и приказывали сидеть смирно.
Я сидела ближе к водителю и слышала, как он говорит по телефону. Я надеялась узнать, куда нас везут, но он говорил по-туркменски, и я не понимала его. С моего места в большом ветровом стекле было видно дорогу. Мы отъехали от института в темноте, а потом он включил фары, и я видела часть асфальтированной дороги и проносящиеся мимо редкие деревья. Института Солаха я не видела, так что не могла посмотреть в последний раз на то место, где оставались моя мать и сестры.
Мы ехали быстро – впереди два автобуса с девушками, а позади один с мальчиками. Возглавляли процессию белые джипы. В нашем автобусе стояла жутковатая тишина. Я слышала только шаги расхаживающего по проходу боевика и шум двигателя. Меня укачало, и я закрыла глаза. В нос бил запах пота и тел. Девушку на заднем сиденье вырвало. Боевик накричал на нее, и она старалась сдерживать себя, но без особого успеха. По автобусу распространился невыносимый кисловатый запах, и от него затошнило некоторых других девушек. Никто не мог их утешить. Нам запрещалось разговаривать и даже прикасаться друг к другу.
Боевик в проходе был высоким мужчиной лет тридцати пяти по имени Абу Батат. Похоже, ему нравилась его работа. Он останавливался у какого-нибудь ряда и высматривал девушек, которые отворачивались или делали вид, что спят. Выхватывая какую-нибудь из них, он приказывал ей перейти в конец автобуса и прислониться к стене. «Улыбку!» – говорил он, снимая ее на свой мобильный телефон, и смеялся, довольный выражением ужаса на лице девушки. Когда девушка от страха опускала взгляд, он орал: «Подними голову!» С каждым разом он становился все смелее и наглее.
Я закрыла глаза и попыталась отрешиться от происходящего. Несмотря на страх, я так устала, что быстро заснула. Но спать было неудобно, и каждый раз, когда моя голова откидывалась назад, я вздрагивала, открывала глаза, смотрела в переднее стекло и вспоминала, где нахожусь.
Я не могла сказать с уверенностью, но, похоже, мы ехали в Мосул, который был столицей «Исламского государства» в Ираке. Захват этого города стал великой победой ИГИЛ, и в Сети выкладывали видео о том, как празднуют боевики, заняв улицы с административными зданиями и перекрыв дороги вокруг Мосула. Курды и иракские военные поклялись, что отберут город у «Исламского государства», чего бы это им ни стоило и сколько бы лет ни заняло. «Но у нас нет в запасе никаких лет», – подумала я, снова погружаясь в сон.
Вдруг я почувствовала на своем левом плече руку и, открыв глаза, увидела, как надо мной стоит Абу Батат с кривой ухмылкой на лице и сверлит меня своими зелеными глазами. Мое лицо находилось почти на уровне его пистолета на поясе, и я словно окаменела, потеряв способность двигаться. Его рука погладила мою шею, а потом спустилась ниже, остановившись на груди. Меня словно обожгло пламенем – никто еще ни разу не прикасался ко мне так откровенно. Я открыла глаза, но не осмеливалась повернуться и смотрела только перед собой. Абу Батат пролез рукой мне под платье и резко схватил за грудь, словно хотел сделать мне больно, а затем отошел.
