Кто знает, может быть, он так и сделал бы, спохватившись в этот последний миг, даже если бы ему пришлось катиться по лестнице кубарем, а потом упасть перед домом в голодный обморок, однако в этот момент за дверью послышались шлепающие шаги, словно приближалась утка, и юношеский высокий голос спросил:
– Кто там?
В первую минуту Анатолий решил, что ошибся адресом, но нет – это была та же знакомая ему дверь. Потом мелькнула мысль, что Клаус за это время мог переменить квартиру. А если так, надо узнать, куда же он переехал.
– Мне нужен герр Краузе, – сказал Анатолий.
– А зачем? – спросил голос за дверью.
– По делу, – буркнул Анатолий, начиная злиться.
Повернулся ключ в замке, звякнула цепочка, дверь открылась, и Анатолий увидел юнца лет шестнадцати, не больше, – худенького, невысокого, с по-девичьи смазливым личиком и одетого как девочка: в розовые шелковые пижамные штанишки, украшенные кружевцами, и короткую, до пояса, рубашонку на бретельках. Спереди рубашонка имела круженную вставку, открывавшую взору тощую и плоскую грудь юнца.
В первое мгновение Анатолий не разобрался, какого пола стоящее перед ним создание, но это, конечно, был мальчишка: торчащий кадык и явственно выступающий возбужденный членик (именно с уменьшительным суффиксом!) – выдавали пол переодетого. Да еще и ступни у него были как у мальчишки-подростка – большие, плоские, неуклюжие, – вот и шлепал он ими по-утиному.
– Кто это там, мой сукапупс? – донесся из глубины квартиры мурлыкающий голос Клауса, и Анатолий, как ни был потрясен неожиданной встречей, не смог удержаться от смеха. Клаус назвал мальчишку Zuckerpups – сахарный пупсик, но звучало это слово именно как «сукапупс»!
Ух ты… Клаус завел любовничка, нового любовничка! Сукапупсика! Вот уморушка-то!
Заслышав смех, Клаус проворно выскочил в прихожую, кутаясь в шелковый китайский халат с драконами, и Анатолий расхохотался еще пуще. Клаус совершенно не оправдывал своей фамилии – Краузе, что значило – кудрявый. Он был лысый – лысый как бильярдный шар, но в сочетании с деловым серым костюмом, соломенной шляпой и бамбуковой тросточкой под мышкой лысина придавала ему даже некую солидность, а в этом нелепом халате до колен, из-под которого торчали толстые кривоватые ноги, пузатый, с блестящим от пота черепом, он выглядел не просто комично – он выглядел комично и гнусно, особенно если представить, чем он только что занимался со своим сукапупсиком.
– Зачем ты открыл дверь, дурак?! – взвизгнул Клаус, отвесив шлепок любовнику и опасливо уставившись на Анатолия. – Кто это?!
– Он сказал, что по делу, – испуганно проблеял сукапупсик, пытаясь исправить оплошность и прикрыть дверь, но было поздно – Анатолий держал створку крепко.
– Ты что, Клаус? – удивленно спросил он. – Не узнаешь меня, что ли? Это же я, Анатолий! Анатолий Башилов!
Клаус всмотрелся, близоруко моргая голубыми глазами, обрамленными такими светлыми ресницами, что казалось, будто их и вовсе нет.
– Анатолий? – повторил Клаус изумленно, снова хлопнув глазами. – Это ты?! Я и правда не узнал тебя… Где ты был все это время?!
– В больнице, – хрипло ответил Анатолий, не понимая, какую игру ведет Клаус и зачем принимает этот дурацкий обалделый вид. – В Элизабет-кранкенхаузе.
– В больнице? – повторил Клаус, и его толстощекое лицо побагровело от ярости. – Что?! В больнице?! Что у тебя было? От чего ты лечился? От сифилиса?
Теперь пришла очередь Анатолию изумляться.
– Да ты с ума сошел?! – воскликнул он возмущенно. – С чего ты взял?! Меня избили, я без сознания лежал…
Но Клаус не слушал его оправданий и вопил:
– Да как ты смел сюда явиться? Сифилитик проклятый!
Захотелось броситься прочь, но в то же время Анатолий понимал, что Клаус – его последняя надежда. Только Клаус может ему помочь. Он добрый, отходчивый, и, хоть городит сейчас невесть что, Анатолий его уговорил бы… если бы не эта тощенькая тварь, которую Клаус подобрал в какой-то аллее Тиргартена, как еще раньше подобрал и его самого, Анатолия.
– Зачем он тебе, этот сукапупсик? – зло крикнул Анатолий. – Чем он лучше меня? Чем слаще?
– Пошел вон! – взвыл Клаус. – Ты не должен был сюда приходить!
– Но ты мне нужен, Клаус! – в отчаянии вскричал Анатолий. – Вспомни, что было между нами!
– О да, я помню и никогда не забуду! – взвизгнул Клаус. – А еще не забуду твой провалившийся нос! Ах ты тварь! Тварь! Значит, ты и меня заразил? А я заразил моего малыша? Моего птенчика?
Птенчиком был, надо полагать, сукапупсик, и Анатолий вдруг почувствовал, что его сейчас вырвет. Все отвращение, которое он когда-либо испытывал к жизни – а испытал он его немало! – так и подкатило к горлу.
– Провалившийся нос?! – прохрипел он с ненавистью. – Да меня избил тот таксист, в машине которого ты хотел меня поиметь, помнишь? Он мне нос сломал, потому что ему было противно! А сифилисом тебя заразит твой сукапупсик, если ты его не выгонишь вон!
– Нет, это я тебя выгоню вон! – надвинулся на него Клаус. Халат его распахнулся, и при виде жирного пуза и обвисшей плоти Анатолий окончательно потерял над собой контроль.
Он схватился за полы халата, подтянул к себе Клауса и двинул его коленом между ног так, что тот задохнулся криком боли и тяжело повалился на пол. Сукапупсик кинулся было наутек, однако Анатолий сгреб его за рубашонку, швырнул рядом с Клаусом и несколько раз пнул изо всех сил. Тот дико взвизгнул и умолк, словно задохнулся от боли. Похоже, у сукапупсика треснули ребра, но это Анатолия не остановило.
– Не надо! – застонал Клаус. – Не трогай его! Что тебе нужно? Денег? Возьми… вот портфель, возьми! Там есть доллары в портмоне! Вон портфель, в комнате!
Анатолий усилием воли остановил себя от дальнейшего избиения, заставил повернуться к портфелю, который лежал в комнате на стуле, взял его, вынул пухлое портмоне и отдельно лежащую пачку марок, перехваченную банковской бандеролью, – десять тысяч марок, ерунда, но пригодится и это. Рука наткнулась на что-то плоское, в гладкой обертке. Это была плитка шоколада Ritter – Анатолий схватил ее с восторгом. Портмоне у него хватило ума не брать – вытащил оттуда пачку долларов, рассовал деньги по карманам, а с шоколада сорвал обертку да так и впился в него зубами. Рот мигом наполнился клейкой жирноватой сладостью, склеив челюсти, и Анатолию не удалось сказать Клаусу на прощанье все то, что хотелось. Судорожно глотая, он сбежал по лестнице, чувствуя, как шоколад буквально на ходу возвращает ему силы.
На улице, едва выскочив из двора, он припал к колонке и с наслаждением напился. И только перевел дух, как внезапно над головой, словно карающий глас с небес, раздался истошный вопль:
– Держите вора! Убийца! Ограбил! Убил! Вот он, пьет воду!
Анатолий изумленно вскинул голову.
Клаус, придерживая между ногами развевающиеся полы халата, стоял на крохотном балкончике, прилепившемся к мрачной серой стене дома, как ласточкино гнездышко, и кричал, указывая вниз на Анатолия:
